Евгений Сулес


--//--


   Гадательно, сквозь тусклое стекло

В детстве отец часто брал меня с собой в гости. Были какие-то дома, квартиры, друзья, в основном, где-то в центре, другие дети, мы во что-то играли… Помню девочку с чёрными волосами, она мне понравилась, я зачем-то сказал об этом отцу, а он, не сохранив тайну исповеди, стал громко отсылать меня к девочке знакомиться. Так все, и в том числе сама девочка, узнали о моей первой симпатии. Отец, наверное, искренне думал, что придаёт мне смелости.

Как избирательна память. Единственное, что я запомнил о той девочке – это чёрные волосы. Ни цвета глаз, ни имени, ни тем более запаха… Представьте картину, на которой всё расплывчато, размыто, нескончаемое жёлто-бежевое марево, и более-менее ясно вырисовывается только одна деталь, например, женские тёмные волосы или красная кирпичная стена. Вот это и есть наша память.

Красная кирпичная стена – это ещё одно воспоминание тех сладких времён. Воспоминание, которое меня мучает. Я не могу понять его природу. Почему я запомнил именно тот вечер? Смутно, обрывочно, фрагментарно, но запомнил…

Итак, был вечер. Лето… Нас провожали до метро. Мы шли не спеша. Взрослые о чём-то возбуждённо говорили. Мы проходили мимо дома из красного кирпича. Возможно, мы из него и вышли. Я отлично помню стену этого дома. Ничем не примечательную, обыкновенную кирпичную стену. Я не узнаю её, увидев снова, не отличу от тысяч таких же красных стен. В тот вечер ничего не произошло, ничего не случилось. Я не узнал чего-то важного, не почувствовал… Это был обычный день, когда отец взял меня с собой в гости. Почему же я запомнил именно его, именно эту кирпичную стену? Почему в моём воспоминании она окрашена в неповторимый уют?..

Другое воспоминание меня не пугает, потому что, мне кажется, я понимаю его природу. Я помню большую коммунальную квартиру. Как я бродил по огромному коридору и очутился в комнате с высоким потолком у какой-то старушки. В другой комнате, из которой я вышел и где продолжал сидеть за столом мой отец, тоже был высокий потолок. Но там было много народу. А старушка была одна и была старушка, отчего потолок казался ещё выше. Работал чёрно-белый телевизор. Окно было распахнуто в московский поздний вечер… Старушка меня чем-то угощала, мы вели тот неповторимый разговор, который могут вести между собой только старики и дети. И смотрели в окно на вечернюю Москву начала восьмидесятых прошлого века…

За окном горели неоновые огни и окна домов. Буднично и незаметно догорала эпоха. Не только страны, но и лично меня. Детство – это античность отдельно взятого человека, сплав легенд и мифов, баснословное безвременье. Догорала и эпоха старушки. Но она, пожалуй, единственная, кто об этом догадывался.

Я жил на первом этаже блочного дома на окраине. Высокие сталинские потолки и взгляд сверху на центр Москвы были для меня диковинны, и поэтому я запомнил тот вечер. Так я думаю теперь. Но и здесь не всё вяжется. Наверняка, были и другие сталинские потолки и окна в центр, но их я не запомнил.

Ещё я вспоминаю дядю Володю Лепщика. У него в мастерской в ванной лежала груда гипсовых масок и резиновых форм для этих масок. Они выпивали вдвоём с отцом. А я смотрел телевизор. Шёл фильм «Капитан Фракасс». Главную роль в нём играл Олег Меньшиков. Но я этого тогда не знал. Равно как и того, что спустя лет двадцать буду совсем не долго работать у него в театре, а дядя Володя Лепщик умрёт от туберкулёза.

Вот, пожалуй, и всё. Больше я ничего не помню.

Время размывает всё. В конце концов, не остаётся ни одной детали. Мы не видим уже ничего. Только ярлыки сознания, как в театре времён Шекспира: «Женские тёмные волосы», «Красная кирпичная стена», «Старушка. За окнами огни вечерней Москвы начала восьмидесятых годов прошлого века», «Дядя Володя Лепщик»…

Есть фильмы, которые когда-то видел, это совершенно точно, что видел. И вот смотришь их снова – и ничего не помнишь. Ничего! Ни одной детали, смотришь, будто в первый раз. Прошлое с течением времени превращается… даже не превращается… оно растворяется сначала до неузнаваемости, а потом до полного исчезновения. Как сахар в чашке чая. Остаётся только чуть сладковатый вкус. Но детская чашка с блюдцем оказывается огромной бескрайней чашей, и некому пронести её мимо, и в неё всё льют и льют из чайника времени остывающий жидкий чай. И сладости не остаётся, одна горечь. Я сомневаюсь всерьёз: а было ли оно, это прошлое?.. И если всё-таки было, неужели со мной, а не с кем-то другим?..

Я вглядываюсь в моё собственное прошлое, как в будущее: гадательно, сквозь тусклое стекло…

30 июля – 2 августа 2007 года

Оставить сообщение