Евгений Сулес


--//--


   Глава одиннадцатая

***

Не стоит делать только то, что приносит деньги. Это ошибка. Она приводит к пустоте, которая и есть деньги. Почему деньги – пустота? Потому что только пустоту можно обменять на всё, что имеет форму. Но попробуй купить на деньги то, что не имеет формы, и ты услышишь, как смеются боги.

Всё можно сделать, всего достичь. Просто не всегда так быстро, как ты ожидал.

Люди не достигают потому, что останавливаются.

18 января 2007 года


***

И они засмеялись. Сначала негромко и неуверенно, а затем всё смелее и чище. Они очищались смехом. Казалось, смех спал где-то внутри них и ждал своего часа, заветного слова, пароля. И вот пароль прозвучал, и стало невообразимо смешно. Проснувшийся смех выходил на свободу. А возможно, возвращался откуда-то, куда когда-то давно был сдан в аренду. Им казались такими смешными их муки и переживания. Сама их жизнь казалась им в эту счастливую минуту очень смешной. Каждый, кому предстоит то, что предстояло им, узнаёт минуту благодати, когда всё становится ясным и смешным, но при этом невыразимым при помощи слов. Если вдруг кто сподобляется увидеть подобное со стороны, как правило, говорит что-то вроде: «Это нервное», и поспешно отворачивается, будто ненароком заглянул туда, куда заглядывать, совсем не следовало.

19 января 2007 года


***

Восхождение тем сложнее, чем ближе к вершине.

22 января 2007 года


Об аллеях и туманах

«…и в крупнейших библиотеках его книга будет соседствовать с моими аллеями и туманами».

В. Набоков.


Туманы

Для Набокова мир «текучий и занимательный».

В статье 1972 года «Вдохновение» он пишет: «…очерк нового приступа столь определёнен, что мне придётся оставить метафоры и прибегнуть к конкретной терминологии».

Возможно, в этих словах проговорен ключ ко всем его «сложностям». Беру камень и отсекаю всё лишнее, – говорил, кажется, Микеланджело. У среднего и слабого писателя может быть вычурность ради вычурности, сложность ради сложности. Но у большого писателя нет, и не может быть, ничего лишнего. Поэтому когда мы видим у того же Набокова пёстрый, переполненный метафорами кусок или целый роман, то это значит, что описываемое им не столь определённо, чтобы оставить метафоры и прибегнуть к конкретной терминологии.

Аллеи

Кто-то удивлялся: он и жене-то своей ни разу не изменил… Только охота на бабочек, шахматы и литература. Никаких страстей.

Но, возможно, его страстью была память. Ему было важнее не прожить жизнь, а запомнить её. Или придумать, создать – и опять же запомнить. Во всех мельчайших подробностях, во всех проявлениях. И одинаково важны и шум наполняющейся ванны и шелест лип под дождём, и множество других узоров бытия. Он словно наносил на карту памяти чёткие очертания других берегов, земель неизведанных и нездешних…

У Борхеса есть рассказ («Фунес, чудо памяти») про человека, у которого после падения с лошади открылась способность помнить всё. Так, чтобы пересказать или просто вспомнить какой-нибудь вечер, ему понадобился бы точно такой же вечер. Потому что он помнил буквально всё.

Для героя рассказа это чудо было невыносимым. Но подобный дар может вполне претендовать на модель набоковского рая.

Туманы и аллеи

Идеи не вдохновляли Набокова, не питали его, «идеями кормится посредственность». Ему чужд «так называемый великий роман, пропитанный большими, простодушными идеями, которые в неминуемом «конце концов» сводятся к раздутым злободневностям, выброшенным, будто мертвые киты, на берег».

Что же тогда?

Как-то утром, в самом конце 1965 года, месяца за два до того, как началось теченье романа «Ада или Радости страсти», Набоков набросал его первый спазм, странное ядро книги:

«Море, бьющее и отступающее с шелестом гальки, Гуан и прелестная молодая блудница – какое имя ему назвали, Адора? кто она – итальянка, румынка, ирландка? – уснувшая у него на коленях, накрытая его оперным плащом, свеча, чадящая в цинковой плошке на подоконнике рядом с обернутым в бумагу букетом длинностебельных роз, его цилиндр на каменном полу, рядом с лунным пятном, – все это в углу обветшалого, некогда походившего на дворец веселого дома, Виллы Венус, на скалистом берегу Средиземного моря, за приотворенной дверью виднеется нечто схожее с освещенной луной галереей, на деле же – полуразрушенная гостиная с обвалившейся наружной стеной, за огромным проломом которой уныло ухает и уходит, клацая мокрой галькой, голое море, будто вздохи разлученного с временем пространства».

Всего один абзац, одно предложение… И в ходе трёх последующих лет оно разрослось до романа, до книги.

Вряд ли это тональность. Набоков отмечал, что «большая часть разросшейся ткани явственно отличалась окраской и освещением».

Тогда что? Что это за зов, за стук, за веяние? Откуда?..

А до него – «ощущение щекотной благодати, не имеющей ни источника, ни цели, и так и не приоткрывающей своей тайны. Однако художник знает, что он готов».

И через несколько дней – «мгновенное видение, обращающееся в стремительную речь. Море, бьющее и отступающее с шелестом гальки»…

В который уже раз вспоминается Руми: Тайны не для того, чтобы их открывали. Тайны для наслаждений. Дух веет, где хочет, и мы бродим, где хотим, в набоковских ли аллеях, выросших из ощущения щекотной благодати и подёрнутых набоковским туманом, в других ли нездешних местах, отмеченных тайнами подлинного творчества, местах, где нам хорошо и любо. А если нет, то лучше, по совету Борхеса, закрыть эту книгу и не ступать на её землю, – она создана не для нас.

1 – 3 февраля 2007 года


***

Мясотрясов доедал третий кусок свинины. Блаженства первых двух кусков он уже не испытывал. Напротив, по обыкновению, его охватило беспокойство, тяжёлые думы навалились на Мясотрясова.

«Сейчас не доем, – думал Мясотрясов, заглатывая отрезанный кусманчик поджаренной жирной свининки. – Останется лежать до завтра. Завтра будет уже не то… Пропадёт. Выбросим! Или того хуже – собакам!.. Собаки будут есть свинину, когда, когда…

Мысль Мясотрясова зазвучала во всю мощь, стала подобной грому, молнии и ангельским трубам вместе взятым, и он кончил.

«…когда дети – голодают!!! Маленькие чёрные детишки… в Анголе, в Конго, в братской некогда Эфиопии!.. Да что там Африка?! Не надо нам никакой Африки вовсе! У нас под боком, в провинции, в деревне… Наши! Русские… детки голодают!!!»

Скупая мужская мясотрясовская слеза скатилась по увесистой щеке и пала на свинину, уже наколотую на вилку. Мясотрясов с остервенением набросился на остатки третьего куска.

«Что лишние килограммы?! Что объедение без сытости, вздутие, пученье – по сравнению со страданиями голодных младенцев? Стоит ли всё это – одной слезинки голодного ребёночка?!»

– Мила, – загремел Мясотрясов на весь дом. – Мила! Добавки!!! Немедленно…

Мясотрясов откинулся, выдохнул воздух и впервые за много, много дней, а, может быть, и лет, почувствовал, что не зря живёт на белом свете, что жизнь дана ему не случайно и не напрасно, и что, в сущности, он – хороший человек.

3 февраля 2007 года


***

Тайные тропы, что соединяют искусство и реальную жизнь, привели Джона Дилинджера, героя преступного мира Америки времён сухого закона, 22 сентября 1934 года в чикагский кинотеатр «Байограф». Дилинджер успешно скрывался от полиции, но в этот роковой для себя день он решил посмотреть гангстерский фильм «Манхэттенская мелодрама».

Фильм Дилинджер посмотрел, но по выходе из кинотеатра был застрелен агентом ФБР.

19 марта 2007 года


***

Тайны, которые скрываются под одеждой, те тайные тропы, по которым можно путешествовать… изгибы и локоны… неизведанные земли и другие берега…

29 апреля 2007 года


***

Двадцатый век помог людям распрощаться с романтичными представлениями о войне.

И Слава Богу!

3 мая 2007 года


***

Не можем объяснить или доказать, и говорим – это символ. Это я так образно говорю…

3 мая 2007 года


***

Для полного счастья человеку нужны любимая работа, жена, любовница и трое детей.

4 мая 2007 года


***

Говорят: пиши проще. Говорят, тогда люди потянутся…

Да я и сам бы хотел проще. Но уж пишу, как пишу. В этом моя беда. Но и моё счастье.

Мне теперь много не надо. Зал мест на сорок меня вполне устроит.

4 – 5 мая 2007 года


***

Мы вышли из кирпичных сводов нового средневековья, из залов повторного показа сквозь искажающее мутное стекло. Мы вбежали в зону детской радости, в предвкушении революционных перемен и свершений. Мы пили губами воздух. Мы верили, что творим историю. Мы были, как дети, сбежавшие с уроков…

Но мы не успели оглянуться, – как оказались на рынке. На грязном, орущем, черножопом, торгующем всем и вся, «включая наших детей», рынке.

7 мая 2007 года


***

Весна – красна. Если бы не обилие дел, звонков, работ, забот и обязательств, пустился бы во все тяжкие… Сбежал бы с какой-нибудь молодой цыганкой, в таборе пропил наследство. А потом из ревности – или просто по пьяни – зарезал бы её под смутное ясное утро. А сам бы в Волгу-матушку с обрыва как сиганул… Только пятки мои, босые да сверкающие, и видели!

14 мая 2007 года


***

Смутное ясное утро… Утро предчувствий. Утро накануне чудес… Мятежное утро. Неспокойное. Майское. Обычная майская маета?.. Сиреневое марево? Черёмуховое вранье?

Кто знает!.. Пока не окунёшься, не узнаешь, на счастье иль на беду… Пока змея не укусит, не воскликнешь: Так вот где погибель таилась моя!..

14 мая 2007 года


***

Есть упоение в погибельном чаду…

14 мая 2007 года


***

И я припал губами,

И буду пить – пока не захлебнусь…

14 мая 2007 года


***

Ещё одна ночь без сна. Ещё одна тишина. Бесконечная, тягучая, таящая и тающая… По капле, по секунде… Ещё так далеко до рассвета. А до моего рассвета – вообще… не скажешь сколько. Заплакала, засмеялась…

И вдруг – птицы. За окном птицы. Щебечут. Но не соловьи. Не знаю, какие и откуда… Неведомые! Для меня. Щебечут. Заплакала, засмеялась… Улыбнулась. Птица во мне… Пригорюнилось моё горюшко, стосковалось. Прослезилось и прорезалось моё утречко. Только моё. Потому что я его дождался.

Птицы в окно влетают. Мои птицы. Щебечут, смеются, горюшко прогоняют. Горюшко в уголке спряталось. Тает. Радость расцвела: красным, оранжевым, голубым… Всеми цветами радуги радость моя переливается. Утро радости. Уснул я под утро, успокоился. Растворился в творении. Частью стал. Хорошо. Вижу, что хорошо, чувствую. Рядышком, дышит…

14 мая 2007 года


***

Далеко ещё до смерти, далеко! Не дождётесь. Мы назло тут подольше задержимся. Да ещё и детей нарожаем. Вот и ждите, когда наш издец настанет.

Никогда! Голубые, как яйца дрозда…

14 мая 2007 года


***

Быт съедает душу. Дотла.

В «Сценах из супружеской жизни» Бергмана в долгих диалогах, во многих словесах, спрятана простая и трогательная история о том, как супруги превращаются в любовников. Возвращаются к себе, к тому, с чего начинали, обретают потерянное.

15 мая 2007 года


***

Перечитал вещь, которую написал в восемнадцать лет. И стало мне стыдно. За то, что сейчас так не пишу.

15 мая 2007 года


***

В конце концов всё сводится к одному – умению замолчать и услышать.

16 мая 2007 года


***

Жить полной жизнью, упиваться ею, захлёбываться… Высосать весь её костный мозг… Дойти до самой сути… До сердца, до крови, стать плоть от полоти. Ты и я одной крови… Ты и я – одно…

Бывают минуты – всё реже – когда я чувствую жизнь кожей, её вкус у меня на кончике языка… Мир открывается мне. Находит какая-то вселенская благость, мир… Идёшь домой майским вечером, забыв про все дела и заботы, про сделанное и несделанное. Потому что именно сейчас, когда я возвращаюсь домой, именно здесь, на этой дороге, по которой я ходил тысячи раз, – у меня нет никаких дел и забот, нет сделанного и несделанного, есть только я и этот мой путь домой.

Мимо проносятся или стоят в пробке машины. Если проносятся – то как будто море. Шелестят листья-ветер, солнце светит как-то по-особенному: ещё незаметно, но уже садится… А мне ничего не надо. Я просто иду домой. И дома меня ждут. Или не ждут. В такие минуты, кажется, что так можно идти до бесконечности, идти по майской дороге, пока окончательно не растворишься в этом вечере, пока не войдёшь в лето Господне.

А там уж меня точно ждут.

16 мая 2007 года


***

Потный Шевчук кричит со сцены: Размножайтесь, братцы!.. Китайцы идут!..

А я такой интеллигентный и политкорректный не кричу. Я молчу. Про китайцев я не говорю. Как-то неумно говорить про китайцев, неудобно. Про них РНЕ должны говорить, общество «Память» и прочие мудаки…

Молчать всегда выгодней. Сходишь за умного, всепонимающего, белого и пушистого. Говорить невыгодно. Особенно про китайцев. А Шевчук говорит.

А китайцы действительно идут. Не потому что они плохие и бесчеловечные. И кровь русских младенцев они не пьют. Они просто идут. Потому что их много. Легион.

Размножайтесь, братцы!.. Плодитесь и размножайтесь!..

17 мая 2007 года


***

Мы проснулись с утра совершенно чужими.

18 мая 2007 года


***

Исписывать печаль. Тоску разменивать на строчки.

Из неизбывности выращивать стихи…

20 мая 2007 года


***

Он остановился около продавцов зеленью. Пахло свежестью. Очень приятно пахло… На него попало несколько капель, когда продавщица, грузная нерусская тётка, передавала пучок лука и ещё чего-то.

Он подумал о море и женщинах…

18 июня 2007 года


***

Я заглянул в чью-то тайну. Я знал, это не может быть долго. Но это случилось со мной.

19 июня 2007 года


***

Мы ищем различия, нам нравится отличаться. И это приводит к войне.

У нас гораздо больше общего, чем мы думаем. У мужчин и женщин, у христиан и мусульман, у арабов и евреев, у коммунистов и антикоммунистов… У всех.

25 июня 2007 года


***

Почему ты один этой ночью… зачем…

так бессмысленно ночи проходят

ты в тоске и дремоте наматываешь часы

как круги, как сроки неволи

нам до воли – совсем ничего

до рассвета – немного потерпим

ну а там побежим по делам, по работам своим

и забудем про глупые ночи до нового срока

25 июня 2007 года


***

Обиделся я на одного своего знакомого. Ну, думаю, всё, при встрече всё выскажу. А только увидел его – сразу простил.

Такой человек… Обижаться на него невозможно.

3 июля 2007 года


***

Я неровно дышу к эпилогам. Послесловие – как послевкусие длинного пути, долгого путешествия и приключения…

В эпилогах заложена невообразимая концентрация смысла. Его плотность повышается в несколько раз. В маленьком пространстве текста разрешаются судьбы героев, возможно, огромного романа.

До этого происходящее утопало во многих словах и страницах, хотя могло длиться всего один день. А теперь всего несколько страниц, несколько слов, которые охватывают всю дальнейшую жизнь героев. Главное, то, для чего они все жили, закончилось, главное прошло. Остальное – пусть это даже последующие за событиями триста лет – удостоено лишь беглого взгляда. И в этом беглом взгляде, в котором убегает автор, растворяясь в последних словах книги, наступает извечное «в конце концов». Конец времени книги. Её Страшный Суд. Книга становится частью вечности, отплывает в безвременье. А люди, населявшие её, получают отведённые им в вечности места. Мы окидываем прощальным взглядом те места, что успели стать для нас такими родными и живыми…

Времени уже нет. Корабль отходит. Нужно успеть сказать самое главное… Поднять паруса!.. Ничего не забыли?.. Ах да, она умерла через три года… Протяжный гудок… Матросы обрубают канаты… А он жил ещё долго… Прощайте!..

3 июля 2007 года


***

Освежите меня песнями, которые я слушал раньше…

3 июля 2007 года


От «Американской дочери» до «Брата-2»

Есть два очень похожих фильма – «Американская дочь» Карена Шахназарова и «Брат-2» Алексея Балабанова. Простой русский парень, не зная ни языка, ни обычаев, ничего не зная, перелетает океан и открывает для себя Америку.

«Американская дочь» – это девяносто пятый, а «Брат-2» уже двухтысячный, новая, так сказать, эра… Всего пять лет. Но сколько же воды успело утечь! Герой Машкова приезжает за дочерью и встречает доброю человечную страну: и полицейские здесь добрые, и негры добрые, одного из них герой даже учит русскому языку и забирает с собой в Россию, к бабушке. Тогда как герой Бодрова приезжает мстить и даже не в страну, а ожившую компьютерную игру, его здесь обижают все: и полицейские, и негры, и даже выходцы с Украины. А он в свою очередь их мочит: и полицейских, и нигеров, и хохлов…

Финалы картин тоже очень похожи, но как противоположности. Герои бегут из Америки, улетают в Россию. Один на сказочно приземлившемся прямо в тюрьме вертолёте, улетает к бабушке, захватив с собой негра. К бабушке, то есть явно погостить. Другой убегает навсегда. «Вы никогда не сможете вернуться, у вас просрочена виза… – кричат обалдевшие янки в аэропорту. Ну и на хер, гуд бай, Америка!..

Уровень познания чужой страны отлично выражается в языковом эквиваленте. Герой Машкова к финалу отлично говорит на местном наречении, тогда как Данила Багров ограничился: «Бен, ай нид хэлп». И то проститутка помогла.

Но дело не фильмах и не в том, что Шахназаров и Балабанов разные режиссёры. Дело в нас. Это мы с вами, и с ними, за пять лет прошли путь от любви до ненависти. Сделали тот самый «один шаг». Кого-то это очень сильно радует. Мы стали мудрее реалистичнее. И сильнее. Но для меня в ненависти нет ни силы, ни мудрости, ни реальности. Однако есть надежда, что насытившись ненавистью, также как мы насытились любовью, мы найдём что-то среднее, полутон, перестанем ходить широким строевым шагом, а сделаем наконец полушаг и окажемся в чудесной стране между слепой подростковой любовью и ненавистью мужчин в самом расцвете сил.

9 июля 2007 года


***

Дали мне посмотреть «Чемоданы Тульса Люпера». Ну, Гринуэй, должен я вам сказать – хотя вы, наверняка, знаете это и без меня, а если не знаете, то вряд ли будете читать – но тем не менее: Гринуэй, должен я вам сказать, конечно, художник… Изобретателен, неповторим, неутомим!

Меня удивляет только одно, человек он немолодой, а всё, как в том анекдоте, ищет… Я, конечно, понимаю и знаю, что настоящий художник всегда в поиске, не останавливается на достигнутом, совершенству предела нет, искать, искать, так сказать, до дней последних донца!..

Но всё-таки, Питер, положа руку на сердце и только мне, на ушко, когда ж наступит период святой простоты?

9 июля 2007 года


***

Когда первый мужчина заскучал, Бог создал женщину. А когда они заскучали оба – искусство.

26 июля 2007 года


***

Так получилось, что я не мог писать сценарий передачи про актёра Михаила Названова. Я позвонил Володе Мартынову, которому была нужна работа. Володя говорит, работа мне уже не нужна, но я напишу. А я стал готовиться к выступлению в кадре. Открываю книгу, а там, на фотографии, Михаил Названов в роли Клавдия в «Гамлете» Козинцева – вылитый Володя Мартынов!

4 августа 2007 года


***

Про коллег, как про покойников, плохо не говорят. Профессиональная этика.

4 августа 2007 года


***

Я помню наизусть пин-код моего мобильного телефона. Помню пин-код кредитной карты и сколько там денег. У меня в голове столько цифр. Я помню, сколько мне лет, сколько я получаю, сумму выплачиваемого кредита, кто и сколько должен мне, номер охранного пульта квартиры, постоянно проверяю сколько денег и минут осталось на телефоне… Но я не помню твоего номера. Он сохранён в моём телефоне. Надпись с именем. Если телефон потеряется, я никогда не смогу тебе позвонить, я не помню порядка и набора цифр. Я знаю их так много, а главных, как соединиться с тобой, не помню.

20 августа 2007 года


***

Смотрю я тут кино. Герой покупает лопату. Взял её, подходит сзади к продавцу. Ну, думаю, сейчас… мочканёт по черепу! Нет. Платит деньги, забирает лопату и уходит.

А-а, понятно… Потом, в финале, и сразу всех – женщин, стариков, детей, всю округу!..

Опять нет! Очень странное кино, никто никого не убивает, а лопатами копают…

20 августа 2007 года


Зарытый забытый секрет

В земле, под стеклом, за домом номер семь по Кленовому бульвару, в двадцати годах отсюда… сверху пробка от Жигулёвского пива и две палочки крестиком… лежит фантик и ещё что-то, очень важное… ценное… не помню что…

Когда-то это был мой секрет. А теперь я его забыл. И значит, он стал настоящей тайной. Которую я никогда не раскрою, не раскопаю, не вспомню…

20 августа 2007 года


***

Верни огонь мой!..

август 2007 года


Книга чудес и подвигов

На чудо у него ушло два часа.

Разделавшись с чудом, он пообедал и вздремнул. Будильник зазвенел ровно в четыре: в час послеобеденного подвига. Поиск приложения титанических сил занял гораздо больше времени, чем сам подвиг. Он был совершён молниеносно и восхитительно. Толпы новообращённых фанатов скандировали его имя, а потом, напившись в привокзальной забегаловке, стали перелезать через заборы закрытых клубов по интересам со жгучим, как красный и горячий чилийский жеребец, желанием там набезобразничать. Пришлось вызывать милицию и бить фанов дубинками по выям и прочим членам. Но они продолжали кричать имя твоё, о последний последний герой!..

А между тем, скрывшись от фанатов, как какой-нибудь битл в лохматых шестидесятых, в авто с откидным верхом, мой чудесник оказался предоставлен самому себе.

Где-то в предместье, километре на шестьдесят третьем, он подобрал гетеру. Они не смыкали глаз около тысячи лет, а под утро уснули.

Когда он проснулся, то увидел пред собой лицо сильно постаревшей гетеры. Он закрыл глаза и снова открыл. Гетера исчезла, оставив на песке огромный пук седых хрупких волос. И ещё остался запах. И он всё думал, действительно ли это запах гетеры или только воспоминание о запахе.

Время подвигов и чудес прошло. Пришло время стихов. Он сел на берегу лесной реки и написал стихотворение о том, как провёл лето.

Пришла пора прощаться. Заканчивалась эпоха молодости. Наступала странная и унылая пора. Закат титанов, осень героев. Чудеса канули в Лету, подвиги превратились в дела, а он пустился по тёмным и холодным водам Ахерона.

Он таял на глазах, мы его теряли и, наконец – потеряли.

26 августа 2007 года


***

…я очень хорошо это помню. Был вечер, уже стемнело. К остановке подошёл троллейбус. Я вбежал в него и поехал по вечерней Москве. Народу было немного – и в троллейбусе, и на улице. Я ехал по Садовому кольцу. Троллейбус ехал не спеша, с ленцой. Я смотрел в окно. Мне было тринадцать лет.

Неожиданно я испытал странное ощущение, щемящее и прекрасное. Я был взволнован, сам не понимая чем. Передо мной на мгновение приоткрылась дверь в неведомую страну, в чудесную пору жизни, которая должна была вот-вот наступить. Я ощущал это всем своим существом, самой кожей. Я испытывал волнение и радость. Я не знал что со мной, но мне было хорошо. Меня охватило смутное предчувствие каких-то невнятных свершений. Вот-вот распахнут занавес, брызнет свет, и я наконец-то выйду на сцену жизни…

август 2007 года


***

– Ты главное завтра не пугайся, они поначалу такие красненькие, сморщенные… А потом ничего, к месяцу эти инопланетяне на людей становятся похожи…

28 августа 2007 года


***

Купить женщину, это то же самое, что забить гол, когда тебе поддавались. Гол ты забил, но ощущения совсем не те.

30 августа 2007 года


***

– Господи, разреши мне согрешить во укрепление семьи!

30 августа 2007 года


Семейные радости

Одно время жена любила от меня сбегать. Лежим мы в постели, всё хорошо. Вдруг слово за слово, она хвать одежду – не тронь меня! – и на улицу. А там зима, пустынная зима, как в холодильнике у графа Визбора…

Ну, я сам чужой среди своей квартиры. Кошки скребут, собаки внутри воют… Потом глянь в окно: ходит моя ненаглядная во дворе, заснеженном и одиноком. Ну, я бегу, накидывая на ходу, что попадается под руку, мы возвращаемся, «Я!», «Нет, я!»…

Вот в этом-то всё и дело. В примирении. Чертовски приятная, скажу я вам, вещь!

30 августа 2007 года


***

И снова прошу: верни огонь мой!.. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей!..

август 2007 года


***

У неё на шее красовалась жирное ожерелье с лазуритами.

30 августа 2007 года


***

Читая девяностый псалом, я вспомнил, что когда-то знал его наизусть. Мне было тогда лет тринадцать.

Я попытался вспомнить, каким я был. И – не смог.

Но совершенно точно – это был не я. Кто-то совсем другой. И этот мальчик вызывает у меня восхищение. Я бы хотел быть на него похожим.

Девяностый псалом стал мостком между тем мальчиком и мной.

21 сентября 2007 года


Сладость

Она стала говорить тише. Я невольно наклонился к ней, чтобы расслышать. А она прильнула губами к моему уху и стала шептать какие-то удивительные слова, которые, не смотря на близость, я не мог разобрать.

Но вместе с ними в меня вливалась сладость. Я улыбнулся и потянулся, как в детстве. Она коротко и весело засмеялась, поняв, что я не понимаю её, но мне всё равно, всё равно – хорошо. Она стала просто тихонько дуть мне в ухо. Я закрыл глаза.

Это было похоже на лёгкий ветерок, на шум морского прибоя в раковине на пустом берегу зелёного моря. Шёпот как шелест майской листвы…

Было щекотно. И я улыбался.

Я узнал самую сладкую тайну в мире. Нет больше радости, чем слова, которые ты не понимаешь, но слышишь, потому что они поизносятся тебе прямо на ухо и идут от сердца к сердцу. Но ещё большая радость – это когда тебе тихонечко дуют в ухо, а обдувают сердце, которое не соскучилось, нет, истосковалось по этому дуновению.

5 октября 2007 года


Казино

Моя жизнь как-то незаметно стала похожа на то, будто я случайно попал в казино и стал выигрывать. 100, 200, 300, 500 долларов… Ставки растут, а мне продолжает везти. Игра и успех увлекают и окрыляют. И крылья мои слеплены теперь из денежных купюр.

Но деньги здесь не главное (хотя они, конечно, тоже), главное – спортивный интерес. Деньги – просто отражение побед и успеха, как секунды в беге, голы в футболе… Оказывается можно ещё больше, и ещё… Где же предел?! Совершенству предела нет!

Выигрывать приятно. Будто кто-то там, наверху (помнишь, как у Воннегута?) хорошо к тебе относится.

Жизнь всё больше похожа на нескончаемую игру в счастливом казино.

А лукавые дни – всё короче и стремительней.

13 октября 2007 года


***

…было так много времени бездонная крынка с молоком по сути одно только время и было можно было смотреть много фильмов иногда по три в день читать много книг и взрослеть вместе с ними…

октябрь 2007 года


***

Я бы хотел прогуляться по улицам Парижа. Не того Парижа, который есть. И не того, который был. Я бы хотел прогуляться по чёрно-белым улицам Парижа фильмов Марселя Карне, Жюльена Дювивье, Франсуа Трюффо…

октябрь 2007 года


***

Москвич может восхищаться Питером. А вот питерец Москвой – вряд ли.

7 октября 2007 года


***

Вот написал я такое наблюдение, мысль такую, и многие согласились. А потом, бац – и принесли мне ангелы на ручках своих Серёжу Румянцева, чудесного человека, ленинградца до кончиков своей лукавой питерской улыбки – и шёл он, поддерживаемый ангелами и виски, которым мы обильно нахлобучились, по ночной Москве, тёплыми зимними переулками, в которых затерялся ГИТИС (ныне, видите ли, РАТИ), к метро «Арбатская» и не переставал восхищаться Москвой, её извивами, уютом и непредсказуемостью.

27 февраля 2008 года


***

Вначале тебе всё нравится. Потом, наоборот, всё не нравится. Это хороший признак. Скоро что-то родится.

8 октября 2007 года


***

Я часто думаю, как меня будет вспоминать дочь… Ну, тогда, нескоро, когда она будет меня вспоминать… Как я ей запомнюсь и что она запомнит обо мне?

Каким я стану для неё навсегда?..

14 октября 2007 года


***

Если женщина не даёт, это плохо. Ты хотел, тебе не дали, ты расстроен, всё понятно.

Но если даёт, тоже ничего хорошего…

14 октября 2007 года


***

Она была… Но как можно сказать про неё словами?.. Она была, как стакан воды с утра, как луч солнца в ноябре… Я не знаю, какие-то глупые сравнения, дурацкие слова… Она была… Вот и всё. Она была.

14 октября 2007 года


***

Он смотрел на многих будто с высоты. Он знал то, что им ещё придётся узнать. Последние потуги (или припадки, как хорошо сказал Вампилов) молодости вызывали в нём лёгкое злорадство.

«Ничего, ничего, – говорил он про себя. – Скоро окончательно засосёт! Работа, семья, дети… Не до книжек станет, не до фильмов, не до гостей до утра!.. Не до романов! Ничего больше не напишите, никого больше не полюбите! По-другому запляшете, иначе запоете! Работа, семья, дети – вот те гвозди, что вонзятся вам в ручки и ножки. Офис – вот та братская могила, где вас похоронят. Но воскресенья не будет! Там вместе с вами заживо сгниют, отойдут, поблекнут и души прекрасные порывы, и мечты, и желания, и сны… Не поднимите рук своих больше, не переставите ног и не пойдёте, куда глаза глядят. И так будет до скончания века! Сезон жизни прошёл, господа! Последняя гастроль!.. Одно хорошо, – тут он вытирал пену со рта сероватым в полоску носовым платком, зевал, и продолжал говорить про себя. – Вторая половина жизни пролетает быстрее первой!»

А он и, правда, говорил про себя.

17 октября 2007 года


***

Это было настоящее счастье. Эйфория. И не стало в этот миг мяса и коней, бомжей и лохов. Павлюченко обнимался с Аршавиным, русская феодальная раздробленность была преодолена. Мы стали одним целым, и это целое было радостью.

А в субботу новый тур, и всё вернётся на свои места. Станет, как было.

Но стоит помнить тот день. В нём было что-то от первых христиан, когда вдруг не стало ни эллина, ни иудея…

19 октября 2007 года


Я умер сердцем

Сердце моё замолчало. От него не идёт больше слов. Я умер сердцем и не знаю, как сделать, чтобы оно заговорило вновь.

Я погружаюсь всё дальше и дальше в это тяжёлое молчание, словно в тёмную воду. Эта так рано поздняя осень обнимает меня всё сильней, будто затягивает в тиски, и я не могу отвести от неё глаз. Что-то кислое кружит в воздухе, смеётся… Холодное пробирается вглубь.

Как мне выплыть на ясную гладь, выйти из сумрачной чащи?.. Где руки, прикоснутся ко мне и пронесут вдоль этого берега?.. Где яблоки, что освежат и вернут меня?..

А нужно-то так не много. Чтобы сердце заговорило – и всё.

19 октября 2007 года


***

И как же мне покинуть, как сбежать из этого долбанного, траханного лас-вегаса?..

30 октября 2007 года


Утро

Возвращаться под утро домой. Возвращаться с работы. Можно и из гостей. Но это другое. Приятная усталость и чувство свободы… Ты снова принадлежишь самому себе. Хорошо, если до дома можно дойти пешком. Ты идёшь по спящему городу, идёшь накануне пробуждения. Город спит, люди спят – и не знают, что через пять минут зазвенит будильник, и погонит их вперёд к великим свершениям, к бумажным крыльям.

И только ты один на всём белом свете придёшь домой, примешь душ, плотно зашторишь окно, отключишь телефон, выпьешь водки и – зарывшись в одеяло – уснёшь… На рассвете большого трудового дня.

1 ноября 2007 года


Женский фрагмент

И у плиты могильной

Она забудет про любовь…


На кухне синим цветком горит газ.

На сковородку упало два яйца. Желток не растёкся по древу. Жёлтый-жёлтый, потому что яйца домашние. Соль, перец. По вкусу, как он любит.

Щелчок. В чайнике вскипела вода. Два пакетика, три с половиной ложки тростникового сахара. Чашка похожа на супницу.

Два бутерброда. Один с сыром, другой с колбасой. Свежий огурец и помидор. Без соли.

Восемь утра. Пора!

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

На кухне синим цветком продолжает гореть вечный, нескончаемый и всепоглощающий погребальный огонь. В этом огне день за днём, день за днём сгорает её красота, погибает молодость, умирают мечты. Она не успеет оглянуться, как зима накатит в глаза, завьётся в волосы, поселится в сердце. Здесь, у плиты, у могильной плиты, и придёт конец той сказки, что, казалось, началась только вчера. Конец той повести, которой нет на свете печальней, повести про Ромео и Джульетту, которые не умерли во время

2 ноября 2007 года


Два образа невыносимости при одной выносимости. Или два истока косвенной чистоты

I.

Он вынес на улицу три пакета мусора, потому что его присутствие на кухне стало для него невыносимым.

II.

Маша попросила Сашу вынести мусор. Потому присутствие Саши стало для неё невыносимым.

2 ноября 2007 года

Оставить сообщение