Ранние поезда в сумерках чужих снов
В этой странной повести налицо смешение стилей, неразборчивость главной идеи и поставленных задач. Непонятно, что же, в конце концов, хотел сказать нам автор? Какова его жизненная позиция по данному вопросу? – спрашиваем мы и так и не находим ответа. Создаётся твёрдое убеждение, что автор взялся за тему до конца им самим непонятую, непродуманную и непроработанную, за тему пока ещё непосильную его неокрепшему таланту. Взял на себя ношу тяжёлую, но лишь слегка приподнял её от земли, пукнул, и ноша упала, раздавив под собой самонадеянного автора!..
Так оно, собственно, и есть.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В пять двадцать восемь утра шестого сентября известного года дежурного на станции города N. разбудил звонок. Он встал с маленького топчана, взял фуражку с курткой, висевшие на жирном гвозде, и не спеша вышел на улицу. Ещё не рассвело. Кутаясь и зевая, он стал ждать. В тишине нарастал гул приближающегося поезда.
В пять тридцать три проходящий московский вырвался из темноты и начал сбавлять скорость.
– Не понял… – озадаченно протянул дежурный, перестав зевать и кутаться.
Из вагона номер четырнадцать, которым оканчивался поезд, вышли мужчина и женщина лет тридцати с гаком. Их багаж составлял всего лишь один портфель, который несла женщина. На мужчине было серое пальто, на женщине – тоже.
– Доброе утречко, граждане приезжие, – проговорил дежурный.
– Доброе, сударь, – сказал мужчина и протянул ему сторублёвую бумажку.
Дежурный заволновался.
– Куды вам, граждане?.. Автобусы только часам к восьми начнут ходить… Позвольте портфельчик…
– Не стоит, сударь, – ответил мужчина, лицо его было удивительно правильных черт. – Автобусы нам ни к чему. А вот тебе первое задание: приходи сегодня вечером, к семи часам, к нам в гости, дом наш будет тридцать седьмой по Советской улице, рядом с храмом. Да приводи с собой, кого хочешь, чем больше, тем лучше, особенно, молодых, с интересами. Будем чай пить да беседу говорить, – и с этими словами мужчина протянул ещё одну сторублёвку.
Дежурный ошалело взял её и подумал, уж не спит ли он.
– Как звать тебя? – улыбнулся мужчина.
– Меня? – дежурный тоже улыбнулся, ему как-то сразу стало хорошо и легко.
– Тебя, голубчик, тебя.
– Жопой… – ещё больше расплылся в улыбке дежурный. – Тьфу ты чёрт! – и он стукнул себя огромной ладонью по лбу, – Жорой…
– То есть Егором. Ну что, Егор, договорились?
– Насчёт чего?
– Ну, как же, насчёт гостей, конечно.
– Да удобно ли будет… – развёл руками Егор.
– Было бы неудобно – не звал. Ну, так что?
– Да?.. Непременно придём. Благодарим за приглашение!..
– Ну, тогда будь здрав, – с этими словами незнакомцы вошли в маленькое здание вокзала и вышли с другой стороны.
Егор следовать за ними не решился, но из окошка своей комнатки подглядел. Незнакомцы сели в «москвич» цвета тёмных спелых вишен и укатили в сторону города.
Машина пересекла центральную площадь, проехала улицу Ленина, улицу Дружбы Народов и выехала за город. Фары освещали дорогу дальним светом. Почти из-под самых колёс вынырнула птица и, пролетев перед лобовым стеклом, исчезла в темноте. Ехали долго и всю дорогу молчали.
В семь часов вечера, приодевшись, восемь человек в сопровождении Егора робко постучали в дверь дома тридцать семь по Советской улице.
– Входите, дверь открыта, – услышали они громкий приветливый голос.
Мужики переглянулись и посмотрели на Егора. Тот выдохнул и толкнул дверь. Гости с любопытством заглянули внутрь. В комнате было необычайно светло. «Наверное, соточки горят!», – подумал с завистью Егор. Посередине стоял обильно накрытый стол с белой скатертью. Салатики, колбаска и сыры подмигивали мужичкам. Около новеньких тарелочек с синим окаймлением были расставлены рюмочки. Мужички взглотнули слюну.
Во главе стола сидел утренний незнакомец. На нём был широкий вязаный свитер белого цвета. Весь вид его был приветлив и добр. Распущенные до плеч чёрные, как смоль, густые волосы и такая же аккуратная небольшая борода украшали его благородное лицо. Но самое поразительное в нём было – глаза голубого цвета. Они источали тепло и ещё что-то, они были, как писал классик, «подобны двум озёрам, в которые хотелось вплыть».
– Ну что ж вы не проходите, гости дорогие, – лукаво улыбнулся хозяин. – Аль отказываешь нам? Аль товар не по купцам?
Егор представил всех по очереди. Незнакомец вышел из-за стола, каждому улыбнулся, заглянул в самые глаза и пожал руку. Среди пришедших был сын Егора Алёша и родной брат Андрей. Остальные были Пётр, Иван, Николай, Александр и даже один Матвей. Особенно обрадовался незнакомец Петру и Ивану.
– А меня, друзья мои, прошу величать Владимиром, – сказал незнакомец. – А теперь – все за стол!
Расселись и пропустили по первой. Владимир посадил себе по правую руку Егора, по левую – Алёшу. Женщина, приехавшая с Владимиром, прислуживала им, но сама за стол не садилась и ничего не говорила.
– А вас как звать, хозяюшка? – спросил подвыпивший Матвей. Он всегда косел уже со второй рюмки, но зато на этом уровне весь вечер и оставался, так что к концу пьянки выглядел даже трезвее остальных.
– Это Маша, – засмеялся Владимир. – Она с Магадана!
Никто не понял, пошутил он или Маша действительно была с Магадана, но все в ответ громко засмеялись и продолжили пир.
Вечер удался на славу. Владимир рассказывал много смешных и занятных историй и просто анекдотов, был центром компании. Но при этом давал возможность говорить и другим, много интересуясь жизнью городка и его жителей, так что воцарилась та идеальная атмосфера, когда все хоть и слушали по большей части Владимира, никто не был обижен невниманием к своей собственной персоне. Хозяин произвёл на всех впечатление человека весьма умного, начитанного, но знающего жизнь не только из книг и не хуже простого народа, а в чём-то даже и лучше. И при этом, что самое главное, произвёл впечатление человека значительного.
Пил хозяин со всеми наравне, но, казалось, совершенно не пьянел. Говорили обо всём подряд, о политике (куда без неё русское провинциальное застолье!), о жизни в городке и окрестных деревнях, о новом сериале «Полицейские из ада», а, в общем, ни о чём серьёзном. Однако у всех гостей именно в этот первый вечер родилось совершенно непоколебимая уверенность, что Владимир приехал к ним в городок не просто так, а с какой-то очень важной миссией, хотя об этом не было ни слова, ни намёка.
Разошлись уже ближе к полночи и были приглашены через неделю, на следующую пятницу, снова придти, при чём с друзьями и жёнами.
– Приходите, места всем хватит, – сказал на прощание Владимир.
– Придём, – заулыбались довольные гости.
– И ты, Алёша, друзей своих приводи и подруг, – улыбнулся хозяин. – Подруги-то есть?
– Да есть… – скромно и гордо признался Алёша.
– А что в церковь заглядываешь – это хорошо.
– Откуда вы знаете? – спросил Алёша и покраснел.
Владимир ничего не ответил, только потрепал его по щеке.
– Лёшь, ты в церковь ходишь? – заплетающимся языком спросил Егор. – Чего ж ты батьке-то ничего не сказал, а?.. Эх, Лёшка, Лёшка, к попам ходишь, а мне ничего не сказал!..
– Егорий, отстань от сына, – засмеялся Владимир.
– Слушаюсь, товарищ капутан, – и Егор отдал честь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На следующее утро Владимир отправился в местный храм, отстоял литургию и после имел продолжительный разговор с отцом Антонием. Владимир уже не улыбался, говорил серьёзно и много, показывая какие-то бумаги. Отец Антоний выглядел подавленным, в основном слушал и лишь иногда вставлял короткие реплики, быть может, вопросы.
Больше Владимир в храме не появлялся и с отцом Антонием не встречался. Последний же в воскресенье прочитал путанную и туманную проповедь о Втором Пришествии.
В пятницу к Владимиру пришло уже более двадцати человек. Были тут и совсем молодые люди, друзья Алёши. Посидели ещё лучше прежнего. Вновь пришедшие были совершенно очарованы хозяином, а бывшие и в первый раз укрепились в своих симпатиях.
Стали собираться каждую пятницу и каждую пятницу число народа, приходящего к Владимиру, умножалось.
К четвертой пятнице пришло столько людей, что Владимир был вынужден договориться с местным Домом Культуры, и с тех пор собирались там.
И вот тут-то и случилось странное и страшное происшествие, а именно – был убит отец Антоний! Убит своим верным диаконом Димитрием, с которым был дружен ещё в Московском богословском институте.
После вечерней службы, когда в храме остались только священник с диаконом, сторож услышал дикий крик и стон. Вбежав, он увидел распростёртого на полу в луже собственной крови отца Антония с рассечённой практически надвое головой, лежащую рядом икону святителя Николая с тяжёлым медным окладом, которой и был убит батюшка, и трясущегося в припадке диакона.
Свой страшный и невероятный поступок Димитрий так и не объяснил. Он не приходил в себя совершенно, ни на какие вопросы не отвечал, только твердил молитвы и плакал. Его отправили в сумасшедший дом.
Владимир был поражён и подавлен убийством отца Антония. Узнал он о нём от Алёши. Тут же изменился в лице, заволновался и, проверив, что никого нет за дверью, тихо сказал:
– Ты знаешь, я виделся с ним, как приехал…
– Да, – ответил Митя и почувствовал, что узнает сейчас что-то важное.
– Я сообщил ему некоторые факты, касающиеся цели моего приезда сюда. Ты же понимаешь, что я приехал к вам по серьёзному делу, а не просто пить водку и рассказывать анекдоты?
– Да, я так и думал… все так думают…
– Все?
– Да, Владимир, – Алёша волновался. – Мы понимаем, что ты приехал к нам не просто так. Но почему ты не откроешься нам? Что ты сообщил отцу Антонию? Какова твоя цель?.. Мы ждём. Мы готовы!..
Владимир взял Алёшу за плечи.
– Ещё не время, милый Лёша, не время… Но я обязательно всё расскажу. Тебе и всем. Но это хорошо, что вы понимаете всю важность происходящего. Хотя, на самом деле, Алексей, человек ты мой Божий, вы даже не догадываетесь, насколько всё серьёзно…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В город незамедлительно прислали нового священника, во всём противоположность бывшему. Звали его Александром. Был он высок, строен, красив, достаточно молод и сильно горяч. С первой же службы он запомнился яркой красноречивой проповедью о последних временах. Он был просто охвачен, как огнём, идеей о близком пришествии антихриста.
С того дня Владимир стал ходить в церковь на каждую службу, и многие последовали его примеру. Он близко сошёлся с отцом Александром. Последний стал приходить по пятницам в ДК, с Владимиром он обходился весьма почтительно, и они часто беседовали наедине.
Однажды, в очередную пятницу, когда только расселись за столы, Владимир поднял рюмку с намерением сказать начальный тост, но вдруг изменился в лице и произнёс дрожащим голосом:
– Думаете, я приехал пить водку, шутить и веселиться? Говорю вам, что не буду пить от плода сего виноградного, пока снова не выпью его с вами в Царстве Отца моего и в Царстве моём!
И с этими словами выплеснул водку на пол, а рюмку швырнул в стену. Послышался распадающийся звон разбитого стекла, как звон колокольчика. Дзи-нь-нь…
Алёша последовал примеру Владимира. За ним все остальные. Если кто в городе N. не был в тот вечер в ДК «Светлый Путь» и проходил мимо него в густых красках осенних сумерек русской провинции, то он наверняка слышал пронзительный звон множества колокольчиков, раздающийся из-за белых стен Дома Культуры.
После этого некоторые ходить перестали, но вскоре почти все вернулись. Что-то влекло их к Владимиру. По-прежнему ни о чём серьёзном не говорили.
И вот в начале ноября Владимир заговорил:
– Друзья мои…
И по тону его все поняли, что наконец-то свершится то, чего они ожидали в последнее время с таким волнением и трепетом. Воцарилась тишина.
– Друзья мои, пришло время мне покинуть вас, – по ДК пролетел тяжёлый вздох. – Да… увы, как бы ни было хорошо с вами, ожидают меня важные дела, настолько важные, что вы даже не можете себе представить. И не только меня ожидают они, но всех вас. Перед отъездом хочу поведать вам об истинной цели моего приезда и о том, что должно произойти вскоре. Но прежде хочу предупредить, что лучше не знать того, о чём расскажу. Неведение рождает покой, а от большого знания много печали. Итак, кто хочет, может уйти.
Владимир выдержал паузу. Все остались на своих местах.
– Пришёл час испытаний! Друзья мои, то, о чём твердит вам каждый Божий день отец Александр, а вы слушаете и не слышите, слышите и не разумеете, – не сказки и не плод болезненного воображения. Антихрист действительно уже родился, достиг тридцати лет и вот-вот готов придти к власти! Много было нам предупреждений; в начале прошлого века всплыли и были опубликованы протоколы сионских мудрецов. Но мы им не поверили, а в них всё – правда! Много потрудились для общего дела Сергий Нилус и Серафим Роуз. Но мы их забыли и не поняли! Теперь же у антихриста и свиты его окончательно вся финансовая власть по всему миру. Взят контроль над всеми военными, политическими и информационными структурами, а также над девяносто процентами граждан на западе и над тридцатью в развивающихся странах и в России. Сейчас по всему миру готовятся к вводу, а во многих странах уже введены, личные штрихкоды каждому человеку. Они будут вставлены в правую руку и на лоб. Без этих штрихкодов люди не смогут ни продавать, ни покупать, не смогут жить в обществе. Каждый же штрихкод в начале, в середине и в конце имеет по две длинные одинаковые черты, обозначающие на его языке шестёрку. Получается, что каждый штрихкод содержит число шестьсот шестьдесят шесть, число зверя! После того, как штрихкод будет введён по всему миру большинству людей, будет сформировано всемирное правительство, которое и возглавит князь века сего, – Владимир замолчал и оглянул молчащее стадо. – Но жив Господь! Мы дадим отпор и противостанем адским планам! Не примем числа зверя на себя и, быть может, спасём мир, братья мои и сёстры!
Речь Владимира произвела неизгладимое впечатление. Такого поворота не ожидал никто. Одни плакали, другие крестились, третьи не отрывали от него глаз. На всех произвела впечатление непреклонная решимость оратора и весь настрой его пламенной речи. Страха не было, было всеобщее воодушевление. Наконец-то глупая и никчёмная жизнь городка приобрела смысл, и смысл великий, вселенский!
С этого дня собирались каждый вечер. Вели собрание Владимир и отец Александр. Читали Апокалипсис, пророчества святых отцов о последних временах, послания каких-то старцев чадам Христовой Церкви. В эти дни Владимир раскрылся с новой силой своего великого таланта.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Накануне отъезда Владимир пригласил Алёшу раньше остальных.
– Завтра уезжаю, – сообщил он юноше.
– Уже?
– Пора.
Алёшу опустил голову.
– Не грусти, – улыбнулся Владимир. – Даст Бог, свидимся. Но у меня к тебе важное дело.
Они сели в «москвич» цвета тёмных спелых вишен. За рулём сидел неизвестный Алёше человек. Ехали долго и всю дорогу молчали. Остановились далеко, у озера. Было холодно, дул противный осенний ветер. То тут, то там взметалась, как языки пламени, в воздух и кружила воронкой палая гнилая листва. Владимир вышел из машины, Алёша вышел вслед за ним, шофёр не шевельнулся.
Они немного прошли молча по берегу озера. Озеро, с рябью, как рябь на плохо отстроенном телевизоре, было когда-то весьма большим, но в последнее время сильно обмелело. У берега было много заболоченных мест с коричневыми шашками камышей. Кругом стояла тишь и пустынность.
Вдруг Владимир резко развернулся, остановился и пристально посмотрел на Алёшу.
– Как ты думаешь, кто я?
И Алёша, ни секунды не задумываясь, ответил то, о чём прежде и не помышлял:
– Ты Христос, пришедший во плоти во второй раз спасти мир от сатаны, – и упал на колени.
Владимир поднял его.
– Ты говоришь!.. Но держи это пока в тайне.
Всю обратную дорогу снова молчали, Алёшу знобило.
Вечером Владимир сообщил всем, что завтра уезжает.
– За главного оставляю Алёша, – добавил он. – Сын Егора молод, но у него горячее сердце и острый ум.
На следующий день выпало много снега.
– Рановато в этом году, – сказал Матвей, переминаясь с ноги на ногу на побелевшем вокзале.
– Уже позже, чем ты думаешь! – сказал громко Владимир.
Провожать его пришёл весь город. Алёша совсем разболелся, но тоже пришёл на вокзал. Отъезжающие были в своих серых пальто, Мария несла портфель.
Владимир обнялся с самыми близкими. Алёше шепнул:
– К третьему дню отпустит.
И уже из вагона трогающегося поезда в опускающихся сумерках и белых больших, похожих на перья небесных птиц, хлопьях снега крикнул всем:
– Еду дать последний бой! Даст Бог, выиграю, и свидимся ещё. А нет – так не поминайте лихом! Слушайтесь во всём Алёшу!..
Эта сцена запомнилась Алёше на всю жизнь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Через три дня, как и обещал Владимир, болезнь отпустила Алёшу совсем. И с тех пор появилось у него ощущение, что он как бы не теряет внутренней связи с Владимиром. Он разговаривал с ним мысленно, задавал вопросы и иногда получал ответы.
Про Владимира стали поговаривать, что он один из двух пророков, которым надлежит возвестить миру приход супостата, быть умерщвлену за правду и потом воскреснуть в поругание князя века сего. Продолжали собираться каждый день в ДК, читали Апокалипсис, который некоторые уже знали наизусть, укрепляли друг друга в вере и – ждали. Сами до конца не понимая, чего именно.
Владимир тут же ввязался в борьбу. Выступал по телевидению, печатался в газетах, был арестован, но вскоре за неимением состава преступления отпущен на свободу. В Церкви произошёл раскол. Одни встали под одно знамя с Владимиром и отказались принимать личные штрихкоды, другие – нет.
К концу зимы Владимир прислал в город деньги с указаниями, кто куда должен был отправиться на проповедь. Половина жителей разъехалась по всей стране. Даже у самых никчёмных обнаружились способности к красноречию и обаянию. В этом увидели ещё одно знамение последних времён. «Из уст сирых и убогих произвёл Я себе хвалу»! Везде, на удивление, проповедников встречал успех, а иногда и помощь со стороны власть имущих.
Вскоре Владимир вновь был арестован. На этот раз в Нью-Йорке. Ему были предъявлены несусветные обвинения в преступлениях против человечества, в международных финансовых махинациях, в наркоторговле и чуть ли не в инопланетном шпионаже. Ни одно из обвинений не было толком доказано, однако вопреки всем законам он был приговорён к исключительной мере наказания. Но неожиданно врачи обнаружили у него рак лёгких в последней стадии. Ему оставалось жить не больше нескольких недель. Казнь отменили и отпустили Владимира умирать на родине и свободе. Самолёт, которым он возвращался в Россию, взорвался над Атлантическим океаном. На утро первые полосы центральных газет по всему миру были украшены портретами Владимира в траурной рамке.
Стон, поднявшийся в России, услышал весь мир.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Алёша выпил ещё один стакан коньяка в гостиничном номере города Екатеринбурга. Закашлявшись, он закусил яблоком. Комната казалась покрытой каким-то липким въедливым туманом. Алёша неуверенно встал и, раздвигая руками туман, медленно подошёл к балкону. Дунул на стекло, и от его пьяного тёплого дыхания по стеклу быстро распространился мутный след. Гадательно сквозь мутное стекло… Алёша прислонился к стеклу лбом. На мгновение прохлада стекла успокоила его, стало легче. Но только на мгновение.
Он открыл балконную дверь. На него пахнуло холодным смогом индустриального города. Внизу копошились то ли люди, то ли тараканы.
По причине умножения беззаконий, во многих охладеет любовь!.. Мир во второй раз убил Бога, и ни одна гора не сошла с места. Солнце не померкло и небо не стало мрачно, как власяница, луна не превратилась в кровь, а мёртвые не восстали из своих гробов. Всё было, как прежде. Люди, машины, дома, заводы…
Им нужно чудо. Этим скудоумцам, этим медлительным сердцам нужны знамения! Им нужны камни, ставшие хлебами, им нужны пророки, низринувшиеся вниз и не разбившиеся о камни их отвердевших душ, о бетон их мёртвых городов, об асфальт их отупевших мозгов…
Алёша подошёл к самому краю. Поднявшись на борт балкона и держась о стену, он долго смотрел вниз, покачиваясь на ветру, как странный живой флаг над странным городом Екатеринбургом, побивающим камнями своих Царей. Потом голова его закружилась, и он со скоростью рвущейся тетивы сорвался в чёрный булькающий шум.
Рано утром его разбудил настойчивый шёпот из сна: «Приди!.. Проснись!.. Пора!.. Там за стеной, слышишь?!..»
Алёша открыл глаза. Он лежал, накрытый одеялом, в кровати своего номера. Рядом на стуле была аккуратно сложена его одежда.
– Жив Господь! – воскликнул за стеной любимый голос.
В соседнем номере работал телевизор. Что доподлинно произошло, никто не знал. Но, так или иначе, на третий день после катастрофы Владимир появился в Москве живой и невредимый. Сам он ничего не объяснял, только улыбался, поднимал руки кверху и приговаривал:
– Жив Господь!..
Но ещё удивительнее было то, что никакого рака при повторном обследовании в Москве у Владимира не было обнаружено и в помине. Он был совершенно здоров.
Россия воскликнула: Ч У Д О! Мир насторожился и онемел.
Во всех уголках страны стихийно начался сбор подписей в пользу досрочных президентских выборов.
Владимир выставил свою кандидатуру и одержал сокрушительную победу. Всякие разговоры о легитимности утонули в народном ликовании. Счастливые проповедники приняли власть на местах, а Алёша был немедленно вызван в Москву.
– Здравствуй, друг мой, – крепко обнял Алёшу Владимир. – Думал, уж не свидимся… Но с нами Бог!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не прошло и нескольких месяцев, как на мир обрушились беды. В одних местах свирепствовали наводнения и цунами, в других – небывалая засуха. Больше всего досталось США. Великая империя рухнула в один час.
В довершение всего мир оказался на пороге большой и страшной войны. В Женеве был созван чрезвычайный всемирный совет. Это была последняя попытка спасти положение, но надежда на удачное завершение переговоров была более чем призрачной.
И вот с опозданием на день на совет явился Владимир. Он был совершенно спокоен и светел, что в общем унынии и озлоблении сразу бросалось в глаза. Владимир выступил с неожиданной мирной инициативой. Смысл её теперь воспроизвести почти невозможно, так как и тогда он улавливался эмоционально и общё. Но за инициативу ухватились, как за соломинку. Владимир провёл несколько встреч за закрытыми дверями с главными действующими лицами будущей войны. И в результате смог примирить всех. Это было похоже на сеанс гипноза. Соглашения подписаны, однако создавалось впечатление, что сами подписавшие не могли точно объяснить, почему пошли на попятную, и уезжали в растерянности.
Во всех городах мира люди вышли на улицы с портретами Владимира. Папа Римский в сердцах назвал Владимира миротворцем милостью Божьей. Самые влиятельные политики заговорили о необходимости создания в той или иной форме мирового правительства и прозрачно намекали, что возглавить его мог бы Владимир.
На Красной Площади бил салют. Среди музыки и фонтанирующих фейерверков Алёша гулял по центру страны, и на сердце у него было легко. Это действительно была победа. Люди кричали имя Владимира, пили пиво и радовались. Алёша радовался вместе со всеми.
Поздно ночью Алёша вернулся в Кремль. Проходя мимо кабинета Владимира, он увидел свет, падающий оттуда. Алёша постучал.
– Входи, – услышал он любимый голос.
– Ты ещё работаешь?
– Да, приходится, – улыбнулся Владимир. – Нет времени спать, пока ещё рано праздновать победу.
– Рано?
– Рано, друг мой. Это только начало… Никто не знает, что будет дальше. Чем ближе к цели, тем опаснее. Враг активизируется, ему больше некуда отступать.
– Где он сейчас? Почему бы не взять его, у нас теперь сила…
– Да-да, конечно… Но всё не так просто… Его не так уж легко взять… Он совсем рядом, я чувствую его… Он готовит ответный удар… Но я пока не могу понять какой…
Владимир был действительно озадачен. Его волнение передалось Алёше.
– Что же делать?.. Кто он? Где?..
– Что делать, я ещё не решил. А кто он, скоро узнаем… А вот остальным… в с е м, я думаю, уже пора узнать, кто я. Ты понимаешь меня?
– Да, Господи!
Алёша вернулся к себе и, как был в одежде, повалился на кровать и тут же уснул.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Он проснулся совсем поздно. В окно нещадно, как пулемётная очередь, било солнце. Алёша привстал, у него болела голова, и чувствовалось какое-то опустошение. Что снилось ему, он не помнил, он давно уже не видел или не запоминал снов. Но сегодня какое-то воспоминание, тень бывшего с ним во сне, кружилось в голове, готовое вот-вот всплыть в памяти.
Он решил прогуляться. Вяло одевшись, пройдя по долгим коридорам Кремля, вставляя много раз перед дверями свой пропуск, он наконец-то вышел на улицу. Пройдясь пешком до Ильинки, Алёша поймал машину. Он попросил ехать помедленней. Он ехал бесцельно, смотрел на дома, на радостных прохожих, на солнце… Машин было немного, шёл второй из трёх праздничных дней, объявленных выходными. Голова потихоньку успокаивалась. Он уже запутался, где они едут, слева проплыла церковь, небольшой парк с голубями и целующейся молодой парой, а справа – дом, выкрашенный свежей ядовито-жёлтой краской и обнесённый забором.
И вот тут Алёша сказал: стоп.
Во-первых, он явственно, даже не почувствовал, нет, он явственно понял, что именно этот дом видел сегодня во сне и узнал внутри этого дома нечто удивительное и важное до слёз, только дом этот во сне был фиолетовым. А во-вторых, Алёша совершенно определённо, безо всяких объяснений и доводов, но и без малейших сомнений, понял, что всю жизнь он шёл только к этому дому и жил только ради этого дня.
Алёша расплатился с водителем, не взял сдачи и долго стоял напротив дома, не решаясь войти. Переулок был пустынным, иногда проходили одинокие прохожие; было слышно, как в соседнем дворе играют дети. Тротуар перед забором подметал старый дворник с мрачной рыжей бородой.
– Почто папашку-то убил, изверг? – спросил дворник, перестав мести.
– Что? – вздрогнул Алёша.
– Я спрашиваю, может, что подсказать вам, а то, я гляжу, сами не решаетесь, – повторил дворник.
– Да… Что это за дом?
– Всё Богом хотите быть и не стыдно вам, – ответил дворник.
– Я не понимаю…
– Это, говорю, сумасшедший дом, – повторил устало дворник.
– А-а… Мне тут слышится всякое… А вы кто?
– А я сумасшедший дворник.
– Господи, что?!.
– Я, говорю, дворник.
– А-а… Бред какой-то… Этот дом всегда был жёлтым?
– Этот мир всегда был хорошим.
– Да что вы всё несёте?!
– Я говорю, он всегда был, как баклажан, а сегодня с утра я его перекрасил.
– Зачем?
– Чтобы ты не узнал, дурак.
– Что?! Да ты знаешь, с кем говоришь?!.
– Говорю, начальство приказало. А кто вы такой оченно хорошо знаю, лучше даже, чем вы сами!
– Что-то я сегодня… Войти-то можно?
– В семьдесят восьмом со мной случай вышел. Я работал тогда на железнодорожной станции одного маленького городка дежурным. По утрам у нас московский проходящий в пять тридцать три проезжал и на несколько минут останавливался. А шёл он в Прагу, и мы на нём проституток отлавливали и либо денег снимали, либо жварили, если денег нет. Вот я, значит, одну поймал, говорю, давай денег, падла сраная! А она мне: денег нет. Ну, я тогда веду её к себе жварить, снимаю с неё трусы, а она оказывается – мужик. Вот такая история.
– Я спрашиваю, войти можно? – заорал Алёша.
– А я отвечаю, можно! – заорал дворник.
За забором гуляли идиоты. Увидев Алёшу, они прекратили свои дела и, обступив его, стали с интересом разглядывать пуговицы на его форме. Один, с непомерно большой и кривой рожей, сказал:
– Г-господин м-маршал, н-наконец-то!
– Лазарь, – проговорил другой идиот с длинными волосами. – Выйди вон!
– Ты кто? – спросил Алёша.
– Я? – обиженно произнёс тот. – Ты не узнаёшь меня? – он вздохнул. – Я Иисус, Господь твой.
Алёша огляделся. Идиоты одобрительно качали головами.
– Да-да, – заулыбался один беззубый сквозь пузырики слюней. – Он Иисус. Я Моисей, это – Будда, Кришна и Магомет. А он, – Моисей указал на большерожего, – Бонапарт. У нас ещё есть два десятка апостолов, четыре пророка, несколько праотцев и два антихриста.
К идиотам подбежали медсёстры в белых халатах и стали их уводить. Расходясь, идиоты продолжали улыбаться, задирали медсёстрам халаты и радовались.
– Самый глупый мираж – это утренние поезда, да, да, да… – крикнул Будда, он сам повторял окончания своих слов, и они напомнили эхо. – Самая большая иллюзия – это чужие сны, ны, ны, ны… В них интересно подглядывать сквозь замочную скважину между мирами, ами, ами, ами… но глупо в них жить, ить, ить, пить!..
Алёша вошёл в дом. На первом этаже за столом сидела миловидная женщина с красивыми густыми волосами тёмно-рыжего цвета.
– Здравствуйте, – улыбнулась она. – Вы к кому?
– Я не знаю… – устало опустился на стоящий рядом стул Алёша.
– Простите, – женщина перестала улыбаться. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, спасибо… Скажите вот тут у вас Христос имеется, Будда… два антихриста… Вы верите, что они – это они, то есть…
– Можно ваши документы?
– Да, конечно…
Алёша достал удостоверение. Женщина опять начала улыбаться.
– Нет, конечно, не верю.
– Почему?
– А почему я собственно должна верить?
– Но они-то верят…
– Ну и пусть себе верят. Я-то здесь при чём? Мало ли кто себя кем считает, правильно? Я вообще в них не верю.
– В кого?
– Ни в кого.
– И в Бога не верите?
– Ну, в Бога ещё, куда ни шло, а вот в антихристов всяких… Нет уж, спасибо, это мракобесие какое-то.
– Как всё просто…
– Да уж, а чего тут усложнять? Вот у нас в девятнадцатой с Димитрием Шаховым, убивцем и молитвенником, сидит Иоанн Богослов. Так он сейчас Апокалипсис переписывает.
– Как это?
– Говорит, в первой редакции никто ничего не понял, да и сам он, мол, в своих видениях не совсем разобрался, человек всё-таки. Конец и начало света, говорит, в душе человека происходит. Каждый из нас и Иисус, и антихрист. Кто какой выбор делает, тот такой есть. Кто спасает мир – тот Иисус, а кто губит – антихрист.
– Интересно.
– Тут много интересного, тут до некоторой степени вся мудрость мира собрана, – улыбнулась женщина.
– А с кем, вы говорите, он сидит?
– С Димитрием Шаховым. Диакон, убил друга своего священника Антония (Смолина), теперь ни слова не говорит, не спит, не ест, только молитвы читает.
– Вот к нему-то мне и надо.
– Вы уверены?
– Уверен.
– Дело ваше. Но предупреждаю, у некоторых от общения с нашими пациентами съезжает крыша. Вот как у меня, например…
И с этими словами она сняла с себя тёмно-рыжий парик, оказавшись под ним гладко выбритой.
– Лобок у меня такой же!..
Схватив метлу, скромно стоявшую в углу, она села на неё, простонав, и прежде, чем вылететь в окно, крикнула:
– Зоя, проводи гостя к убивцу и молитвеннику, – и запела, – «Ты поджёг меня, ариведерче»…
Из соседней комнаты тут же выскочила Зоя и затараторила голосом Рины Зелёной из фильма «Подкидыш»:
– Пойдёмте, пойдёмте, не обращайте никакого внимания! Лобок у неё, видите ли, такой же… Ага! Врёт она всё. У неё лобок лохматый, как душистый шмель! Не обращайте никакого внимания. Это у неё шутки такие идиотские. Знаете, с кем поведёшься, того и наберёшься! Всё любит она пошутить… Такой важный человек у нас тут в гостях у сказки, а она такие штуки вытворяет! Но я этого так не оставлю, я напишу на неё докладную на имя нашего директора Мамая Мамаевича, вот она будет знать, как себя вести надо! Не отставайте, пожалуйста… Налево, направо, потом снова налево, снова направо… У нас всё просто! Опять налево, опять направо… Видите всё право, да лево, и чуть-чуть вперёд… Ох, не знаю, станет ли наш убивец молитвенный с вами говорить, он же, кроме молитв, все слова позабывал! Левее… ещё чуть-чуть… Ах, хорошо! Хорошо с вами, ей-Богу, хорошо, просто диву даёшься! Да, чуть не забыла, голова дырявая, у меня же просьба к вам личная имеется… Разрешите?
– Какая просьба?
– А такая, вы уж как в Кремль вернётесь, да всё, что тут было, забудете, как глупый и дурной сон, не забудьте, будьте так добры… Теперь снова налево… Не забудьте про меня. Я в каком смысле, – она засмеялась, – я в самом благообразном, а то вы небось всякие глупости уже успели подумать… Теперь направо… А я-то всё по чести, просто не забудьте и всё! А как ангела нашего увидите, так между делом шепните ему, что в сумасшедшем доме работает на славу родине такая вот Зоя Космодемьянская…
– Что, та самая?
– Да нет, что вы! – она опять закатилась. – Однофамилица! Так вот значит, работает и души в нашем солнышке не чает, но ничего за это не хочет! Налево… Лефт, по-английски… А «души не чает в нём», так это в самом буквальном смысле! Направо… Райт, по-английски. Знаете, эти янки пархатые, всегда так говорили: ол райт! Так порхали, порхали, как бабочки, и голосом Фрэнка Синатры напевали: ол райт, ол райт! То есть, мол, всё хорошо, ну, правильно в смысле. Вот у них ол райт и случился… Полный! А вот и наш с вами ол райтик – пришли то есть! Прошу, милостивый государь!
И с этими словами она распахнула дверь палаты номер девятнадцать.
– Лицо, – зычным голосом произнесла она, – приближённое к императору!
– Да что вы всё несёте ахинею какую-то! – обозлился Алёша.
– Я, мосье Карамазов, – и Зоя заплакала, – не ахинею… я как лучше хотела…
– Да какой я к чёрту Карамазов, вы что, все тут с ума посходили?!
– Тут, извините меня, – высунулся из двери соседней комнаты небольшого роста злобный человечек, – в некотором доме и есть сумасшедший дом!
– Мосье Фрейд, мосье Ницше, мосье Маркс, – приказала Зоя, перестав плакать, – быстро домой, а то выпорю!
– Твой папаша хотел тебя, а твоя мать всегда ревновала к нему, от того у тебя нет любовника, от того ты не хочешь признать очевидную кончину Бога и от того у тебя вечно пустой кошелёк, стерва!
– А ну!.. – дверь тут же захлопнулась.
– Но он же один, почему вы его тремя именами?.. – удивился Алёша.
– Тройной сиамский близнец обыкновенный. Две другие головы прячет за спиной, как нож. Три мятежных ума срослись, и вот получился наш мосье Фрейд, мосье Ницше и мосье Маркс. Именно в этой последовательности. А этажом ниже у нас такая же история, но там Маркс, Энгельс и Ленин. Так эти два Горыныча между собой воюют. Маркса не поделили. А вы и впрямь не Карамазов?
– Ну конечно, нет!
– Вы меня разочаровали. Зачем я тогда вам всё это рассказывала?.. Прощайте!
Она медленно пошла по коридору и развернулась только у самого поворота налево. В глазах у неё блестели слёзы:
– Мы больше никогда не свидимся… Теперь я могу открыться Вам, сударь… Вы разбили моё сердце, собрали осколки в тряпочку и собираетесь увезти их с собой на край света… Так увозите же! Ибо если вас нет, то и никакого сердца не надо вовсе!
И она бросилась бежать прочь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В девятнадцатой палате перед образом Спасителя, шепча молитвы, стоял на коленях диакон Димитрий. У окна, склонившись над свитком, сидел совсем дряхлый седовласый старец. На его правой руке, еле державшей гусиное перо, и на лбу были выжжены три шестёрки. Раны до конца ещё не зажили, по их краям блестели капельки едва запёкшейся крови.
– Вас что здесь пытают?
Никто ему не ответил. Димитрий продолжал молиться, старец писать.
– Митя, это я… Алёша… я бегал к вам с отцом Антонием в храм…
Митя перестал молиться.
– Помнишь, Митька, как мы отвозили вещи в детский дом, я ещё себе ноги отморозил, и вы с отцом Антонием мне их отогревали?
Митя повернулся к Мите, и они обнялись.
– Митя, что ж ты наделал, как же тебя угораздило…
– Что я наделал?
– Как что? Отца Антония, друга своего ещё с самой Москвы… убил.
– Эх, Алёша, так ты ничего не понял? Как же я мог Тошу замочить, ты что?
– Так… – оторопел Алёша, – кто ж его… тогда… Тошу-то?.. Ведь никого, кроме вас, там и не было…
– Эх, душа у тебя добрая и горячая, – улыбнулся Митя. – За то тебя Бог и любит. Но легковерный ты, за это много страдания претерпишь. Но Бог милостив, он страдания попущает, а Сам нам украдкой помогает!
– Так кто же… если не ты?
– Известно кто. Антихрист, супостат старый. Он птицей чёрной обернулся, из-под купола церкви налетел, Тошу кокнул, а сам будь таков – в окно и восвояси!
– Так что ж ты молчал?
– А кто б мне поверил? Про антихриста, да про птицу… Ты вот ведь тоже не веришь. Ну, чего смутился? Скажи правду, не бойся.
– Я не знаю, Митя… Я теперь во всём запутался. Но одно знаю – тебя люблю, как брата, даже если и ты убил.
– За то и Бог тебя простит! А теперь, Алёша, ступай, у тебя ночка сегодня тяжёлая будет.
Они снова обнялись.
– Но кто он, Митя, антихрист-то кто?
– А ты сам не догадываешься?
Алёша судорожно замотал головой.
– Ну ничего, скоро догадаешься… Иди.
– И смотри! – проговорил старец у окна.
– А это кто? – спросил Алёша.
– Это? – улыбнулся Митя. – Апостол Иоанн. Пишет новую редакцию Апокалипсиса. Говорит, первую никто не понял.
– А что ж у него печати зверя? Кто его так?
– Сам.
– Сам?!. Зачем?
– Да кто, Алёша, этих психов разберёт? Говорит, что для того их себе поставил, чтобы люди поняли, что не в цифрах Бог, а в сердце. Смысл же печати антихристовой, три шестёрки которая, в троекратном и конечном отступлении от Бога. Когда человек в самом сердце своём отречётся от Бога, от ближнего своего и от самого себя. Убьёт Бога, ближнего и себя.
– Пересказ, конечно, – сказал апостол Иоанн, – примитивный, но, в общем, поверхностное впечатление о моих идеях даёт. Но вот тебе перо, – и он достал из-за пазухи нож с широким стальным лезвием. – Пригодится.
– Зачем мне это? – Алёша отшатнулся и побледнел.
– Бери и крепись.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Было уже поздно, когда Алёша вернулся в Кремль. Не включая света, он повалился на кровать. Хотелось плакать, но слёз не было.
Неожиданно Алёша затылком почувствовал, что за столом, у окна, с той стороны которого сгущались, переливаясь мертвенно-синим, сумерки и бледно мерцала рубиновая звезда, кто-то есть. Алёша привстал.
За столом сидел некто, лицо которого было тяжело разглядеть в сумраке.
– Кто здесь? – спросил Алёша.
Ответа не последовало.
Алёша решительно встал.
– Не надо, не подходи…
Алёша с трудом узнал любимый голос. Так много было в нём неизбывности.
– Здесь нет никого, кроме тебя… – продолжил потухший голос. – Нет никого, кроме Бога…
– Кто ты? – спросил Алёша, пытаясь разглядеть черты любимого лица, но они ускользали, тонули в темноте.
– Ты знаешь, кто я… – сказал устало голос.
– Кто ты? – повторил Алёша.
– Я Господь, снова пришедший во плоти спасти мир!.. – воскликнул голос, тяжело дыша.
– Тогда взойди на крест, я вобью гвозди в твои ноги и руки! Народ будет плевать в тебя, будет кричать: «Собаке собачья смерть». Толпа будет поносить тебя, проклинать и хулить. Вот что значит быть Богом. Ты готов?
– Время изменилось… сознание расширилось…
– Ничего не изменилось. Какой сейчас год?
Голос молчал.
– Какой сейчас год?
– Ты сам знаешь, какой…
– Какой сейчас год? – Алёша подбежал и стал трясти сидящего.
– Отпусти меня… – закричал голос. – Отпусти меня! Скоро заря…
– Какой сейчас год?!
– Две тысячи…
– Две тысячи?! Оглянись, посмотри… За окном стоят римские легионеры, в Кремле сидит Понтий Пилат. Чьё сознание расширилось? У прокуратора Иудеи так же болит голова, как две тысячи лет назад!
– Этого не может быть… Нет!
– Две тысячи лет человечество, как кадры зацикленной киноплёнки, прокручивает три года своей истории. Вся история замкнулась в нескольких днях и крутится в них, как белка в колесе. Так кто ты?
– Я – Иисус… – произнес, дрожа, голос.
– Тогда пойдём со мной.
– Куда?
– На смерть.
– Нет!.. – простонал голос. – Я не могу умереть, я Спаситель мира!.. Вам должно любить меня и воздавать мне славу!..
– Идём, Иисус, они ждут тебя.
– Кто?
– Римские легионеры, толпа евреев и Понтий Пилат.
– Что им нужно?
– Твоя кровь и твои муки.
– Замолчи! – закричал голос. – Они любят меня!.. Они хотят моей власти!..
– Так кто ты такой?
Опустилась тишина. И висела по середине комнаты около минуты – или около тысячи лет. Она залетала во все углы и закоулки, проникала в трещинки и щели, в уши мертвецов, висящих в воздухе вместе с тишиной.
Стало совсем темно.
– Знаешь, что значит «Владимир»? – произнёс глухо и безнадёжно голос. – Владелец мира. Вот я – он и есть.
Снова наступила тишина. Мертвецы оживились.
– Ты всех нас обманул…У Алёши выступили слёзы. На сердце стало тоскливо до крика.
– Я поверил тебе, я полюбил тебя… Лучше бы я тебя никогда не знал! Ты дал мне веру и убил меня вместе с ней, потому что она стала мной! Это похоже на дурацкий страшный сон… Но это чужой сон.
– Да, вы все обманулись! Но больше всех, обманут я сам! Я сам поверил, что я – Бог… И помог мне в этом ты. Ты! Твоя любовь и вера. Тогда у озера, помнишь? Кругом было так тихо и красиво, по воде пробегала рябь… Палая листва взметалась, как языки пламени, и кружила в воздухе… Я всегда верил в своё высокое предназначение, но никогда не заходил так далеко, как зашёл ты у озера. Если бы не твоя пламенная исповедь, я бы не возомнил себя Богом! И если бы не все вы, я бы никогда не появился в вашем проклятом городе. Меня призвала пустота ваших жизней!.. Если бы не все эти знамения последних времён… звезда Чернобыль, эти чёртовы печати антихриста… мои таланты и чудеса… Если бы ничего этого не было… Но это было!
– К чёрту чудеса и знамения! Даже если бы ты ходил по воде и летал по воздуху, снимал звёзды с неба и кидал на землю, передвигал горы и воскрешал мёртвых, сам воскресал и из глаз твоих вылетали молнии!.. Даже если бы всё это было на самом деле, разве это значит быть Богом?! Ответь мне!
Голос молчал. Потом тихо произнёс, как затравленный, загнанный в угол зверь:
– Я искренне верил, что сражаюсь с антихристом, с древним змием, со зверем, имя которому сатана… Я чуть не погиб в этой войне. И вот я победил! Мы победили… Осталось только вычислить, кто же антихрист, взять его под стражу и распять. И вот тут-то и оказывается, что антихрист – никто иной, как я сам… и что распять нужно меня. Господи, но за что?! За что! Что это?! Твой юмор, Господи?..
– Я был сегодня в одном престранном месте. Там уже есть один Иисус. И пара антихристов в придачу.
– Что это за место?
– Сумасшедший дом.
И они засмеялись. Сначала негромко и неуверенно, а затем всё смелее и чище. Они очищались смехом. Заражали друг друга новыми приступами. Казалось, смех спал где-то внутри них и ждал своего часа, заветного слова, пароля. И вот пароль прозвучал, и стало смешно. Проснувшийся смех выходил на свободу. А, возможно, возвращался откуда-то, куда когда-то давно был сдан в аренду. Им казались такими смешными их муки и переживания. Сама их жизнь казалась им в эту счастливую минуту невыносимо смешной. Каждый, кому предстоит то, что предстояло им, узнаёт минуту благодати, когда всё становится ясным и очень смешным, но при этом не выразимым при помощи слов. Если вдруг кто сподобится увидеть подобное со стороны, как правило, говорит что-то вроде: «Это нервное», и поспешно отворачивается, будто ненароком заглянул туда, куда заглядывать, совсем не следовало.
Он провёл рукой по лбу и заплакал.
– Алёша, посмотри у меня кровь… С моего лба вместе с потом течёт кровь!.. Как тяжела эта ночь, как невыносима правда этой ночи!..
– Кто ты? – спросил Алёша сквозь слёзы.
– Я антихрист, богохульник, тварь дрожащая, возомнившая себя Богом! Я проклят во век, – ответил сквозь слёзы голос.
Ветер раскрыл окно, и в комнату ворвались запахи восточной ночи месяца нисана.
– Нет, ты – Иисус, сын Бога живаго, и пришло тебе время пострадать и умереть за правду. Крепись!
С этими словами, вытирая слёзы, Алёша достал нож, с широким стальным лезвием, и сильно ударил им сидящему под рёбра. Острая боль обожгла всё его тело. Он резко согнулся и захрипел.
Они вышли в коридор. Претория спала. Только из одной комнаты в темноту коридора пробивался свет. Они подошли к двери и заглянули в замочную скважину. В комнате горели свечи, освещая жёлтым пламенем возлежащих – чуть более десяти человек. У одного из них в больших и чуть раскосых глазах блестело целое море грусти и нежности.
– Мне нечего оставить вам, – тихо говорил Он. – Нечего оставить, кроме Моей любви. Я рассказал всем, как быть счастливыми, но все не приняли Моих слов. И отныне не буду Я более сидеть среди вас, пить от плода сего виноградного, не буду говорить с вами и слушать вас. Вот идут они с копьями и мечами, но любовь Моя с вами, они же возьмут пустоту. Что могу оставить вам, кроме Моей любви? Я оставляю вам Себя, пейте Меня и ешьте! Во Мне же не осталось ничего, кроме любви; ни знаний, ни достоинства, ни серебра… Я переполнен любовью, она вышла из берегов Моего сердца, она переливается, изливаясь на всех вас, через края Моей души, и их уже не видно, их смыла Моя любовь. Вы во Мне и Я в вас, как все мы в Боге и Бог в нас!
На груди у говорившего возлежал некий юноша. Внезапный порыв ветра затушил свечи, и в комнате стало темно и тихо, будто в ней никого и не было.
Они вышли на улицу. По середине Красной Площади, в саду с цветущими масличными деревьями, смоковницами и тремя мощными кедрами, они припали к земле. Пахло благодатью: запах сирени, смирны и ладана, запах мая… От земли исходила свежесть. В ночной тишине шумел поток Кедрон.
Вдалеке появились огни, послышались голоса и лай собак. Огни становились всё ярче, голоса и лай – отчётливей. С факелами и палками в руках восемь человек из служителей храма и три вооружённых мечами легионера шли с собаками по саду. Они остановились рядом с лежащими на земле, но не заметили их и пошли дальше по направлению к Кремлю.
– Прости, – прошептал сквозь слёзы Алёша и, поцеловав его, закричал. – Он здесь! Здесь тот, кого вы ищете…
На следующий день, будучи поруган и избит, он был распят по середине Красной Площади на лобном месте, по-еврейски называемом Голгофа. Была пятница. Толпа, ещё несколько дней назад восхвалявшая его по всему миру, теперь плевала ему в лицо и кричала: распни его! Сняв с него одежду, солдаты обнаружили в районе рёбер, с левой стороны, глубокую ножевую рану и удивились, как он ещё был жив и смог нести крест от здания на Лубянке до Лобного места.
Когда его уже прибили к кресту и кровь сочилась с запястий, ног и рёбер, всё небо заволокла огромная фиолетовая туча, и на уставшую землю с громом и молниями обрушился ливень. Толпа, раскрыв зонты, тут же разбежалась по домам. К тому же начиналась заключительная серия «Полицейских из ада».
На опустевшей Красной Площади бегал только один Алёша и кричал, захлёбываясь дождём:
– Люблю грозу в начале мая!
Когда весенний первый гром,
Будто резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом!
Потом он поскользнулся и, упав на холодные камни, больше не вставал и только шептал:
– Люблю… грозу в начале мая… А я тебя в конце июля… Как тебя зовут?.. Может быть, лютиком?.. Нет, нет, нет… Может быть, фиалкой?.. Вы любите пармские фиалки?.. Нет, нет, нет… Грохочет в небе голубом!.. Но оно фиолетовое… Фиолетовое!.. Как фиалки… как смерть…
Его тело обнаружили ранним утром в субботу, когда только рассвело и нежный свет красил стены древнего Кремля. Он лежал прямо на площади с вспоротым животом. Внутренности вывалились на кремлёвскую брусчатку и разметались по ней. Официальная версия гласила, что ему в живот попала молния.
Распятый тоже был уже мёртв.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
События покатились стремительно, как утренние поезда, как снежный ком с горы или камень, как сны. Неожиданно всплыли подробности с авиакатастрофой, в которую попал самолёт Владимира. Подробности весьма комичные для чуда. Выяснилось, что когда Владимир сел в самолёт, его прихватил сильнейший приступ диареи. Туалет в самолёте то ли был закрыт, то ли занят. Ему пришлось выбежать из самолёта, засесть в сортире и просидеть там до того времени, пока его самолёт не взорвался над Атлантическим океаном. Когда приступ диареи отпустил Владимира, он пробрался в багажное отделение рейса следующего до Санкт Петербурга и таким образом попал в Россию.
Комичность этих подробностей оказала губительное действие на карьеру Владимира. Да и помимо комичности выходило очень как-то некрасиво, что он не разуверил общественность в отсутствии чуда, а, наоборот, всячески давал понять, что оно имело место быть на самом деле. Отношение к Владимиру сильно изменилось, но, главное, что эта история сильно повлияла на него самого. От прежнего Владимира не осталось и следа. Его обаяние поблёкло, таланты улетучились, – фонтан иссяк.
На следующих выборах Владимир не набрал и пяти процентов голосов. На этом след его теряется. Поговаривают, что он умер в страшных муках от рака лёгких в какой-то бедной больнице где-то на севере Африки. И что якобы, умирая, он шептал: «пить» и «больно, когда ножом под рёбра».
Можно ещё, пожалуй, сказать, что в России появилась немногочисленная и недолго просуществовавшая секта, считавшая, что к моменту заката своей блестящей политической карьеры Владимир был уже мёртв.
Э П И Л О Г
Рано утром в самом начале марта, когда снег ещё даже не начал таять, в будке дежурного на станции города N. раздался обычный звонок, возвещающий о том, что сейчас пять двадцать восемь и через пять минут мимо пронесётся проходящий московский. Дежурный, глубокий, как февральский снег, старик, не спал. Он сидел, застыв, наподобие восковой фигуры. В руках у него была чашка с еле тёплым жидким чаем. На улице было темно.
Старик шевельнулся, протянул руку и оторвал с календаря, прибитого к стене большим ржавым гвоздём, листок. Шестое марта… Старик вздохнул.
Вот и ещё одну зиму прожили, – подумал он. – Весна… На улице ещё холодно, снегу кругом, как в тундре, а на самом деле уже весна…
Рядом с чашкой на столике лежал томик Шекспира. Дежурный читал его до того, как сел пить чай. Ему запомнилась одна фраза, и он над ней сейчас размышлял: «Уже так поздно, что, пожалуй, рано». В тишине нарастал гул приближающегося поезда. Мысль старика была тягуча, как вязкость осенней лужи где-нибудь на деревенской дороге, изрытой тракторами. Он просто сидел и, как заевшая виниловая пластинка, повторял про себя запомнившуюся фразу. Потом откуда-то издалека, с самого дна памяти, приплыла другая фраза: «Он прозрел рассвет в самый тёмный час ночи».
Так что сейчас такое, – подумал старик, – утро или ночь?.. Я старый или молодой?.. Во всей моей жизни было только одно событие, вот этот самый проходящий мимо поезд. Он проходил каждый день моей жизни ровно в пять тридцать три. Как на пластмассовый нож в детской игре нанизываются кольца, на этот поезд нанизывались одинаковые дни нашей жизни. Он проносился мимо каждый день. Зимой и ранней весной, вот как сейчас, в это время темно, летом – светло. В остальное время – сумерки. Был такой фильм «Сумерки богов»… Не помню, про что… Наверное, про богов… про Грецию… Он проносился мимо каждый день моей жизни и только однажды остановился. Это было так давно, я был тогда так молод, что мне кажется, что того поезда никогда и не было. Или что это был сон, глупый далёкий сон, немного страшный и немного смешной, но чужой… чужой сон… Было, не было… Жил, не жил… Жить или не жить… Нежить… И я всё думаю, что бы было, если бы он тогда не остановился, а, как всегда, пролетел бы мимо?.
Старик достал записную книжку и написал в ней неразборчивым с большими детскими буквами почерком:
“Апостол Иоанн дожил до глубокой старости. Он знал, что должен увидеть всё, что написано в его книге. Многое из того он уже пережил: многих возлюбленных умертвили глупые и жестокие люди, волосы его стали седыми, как снег, звёзды желаний попадали на землю, как спелые смоквы, небо вечности свернулось, как свиток, и время стало совсем не заметным, будто его и нет вовсе. Он находился на границе двух миров, он слышал, как сквозь вату, и те, и другие голоса, видел оба мира гадательно, как сквозь мутное стекло, белое стало для него красным, красное – белым, и оба мира как бы слились для него в одно. Он съел книгу жизни, и она была сладка на его устах, как мёд, но горько стало во чреве его, когда он её проглотил. Его вносили на собрания святых на руках, потому что тело уже не слушалось его, он стал как бы один дух без тела, которое так хотело спать, когда любимый Человек, истекал кровавым потом и смертной тоской в чудесном ночном саду жизни, среди цветущих деревьев и дивных запахов восточной ночи под стенами великого города. В ту ночь, когда так хотелось спать от печали, Свет был схвачен людьми с факелами и оружием. И он, и остальные возлюбленные ничего не сделали им. Страх и беспомощность охватили их души. Его душу… И в пятницу того года в месяце нисане произошёл конец света.
Однажды апостол Иоанн подумал о том, что для того, чтобы дождаться окончания его книги нужно жить вечно. И тогда он взмолил Возлюбленного своего, и Господь забрал его.”
Старик закрыл записную книжку, и достал из ящика стола потрёпанный томик. Из него выбежали два рыжих таракана и побежали в темноту. Старик пролистал те страницы, где рушились города и происходили вселенские битвы, прошёл мимо Армагеддона, остановился в самом конце книги на двадцать первой главе и начал читать.
«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего…»
Старик закашлялся; потом схватился за живот и замер.
В пять тридцать три проходящий московский вырвался из темноты, сбавляя скорость. На пустом заснеженном вокзале не было ни души.
Дверь первого вагона открылась, и из неё высунулось мужское лицо с удивительно правильными чертами:
– Алёша, давай скорее, мы стоим всего минуту!
К О Н Е Ц
февраль – март 2001 года, 2007 год