Иллюзион

Пьеса-концерт на от 4 до 9 актёров

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А:

Д и а н а, она же С а ш а, молодая девушка.
Л ё ш а. Мужчина лет 45.
К о н ф е р а н с ь е, он же М а л ь ч и к, он же Б ы в ш и й м а л ь ч и к.
С т а р ы й и Т е л о, два молодых солдата.
С т а с и Т а р а с, два молодых гопника.
М о ц а р т и С а л ь е р и, два молодых музыканта.

Комната с приглушенным красным светом. Окна завешаны тяжёлыми непроницаемыми шторами. Большая кровать. В комнате мужчина лет сорока пяти. Входит молодая девушка лет двадцати.
Д е в у ш к а. Привет! Вы к нам на часик или на два?..
М у ж ч и н а. Ну как пойдёт… Как карта ляжет!.. Хорошо ляжет – на всю ночь…
Д е в у ш к а. Вы тогда пока заплатите за час или за два…
Мужчина достаёт бумажник, отсчитывает деньги. В бумажнике большое количество рыжих купюр. Убирает бумажник во внутренний карман пиджака.
М у ж ч и н а. Вот за два часа…
Д е в у ш к а. Спасибо! Хотите чаю или кофе?
М у ж ч и н а. Зелёный чай, если можно.
Д е в у ш к а. А сколько сахара?
М у ж ч и н а. Спасибо, сахар не надо…
Девушка уходит. Мужчина оглядывает комнату. Девушка возвращается с чашкой чая.
М у ж ч и н а. Отлично… Спасибо!.. А у вас есть свечи?
Д е в у ш к а. Свечи?.. Сейчас принесу!..
Уходит. Мужчина отпивает чай. Девушка возвращается со свечами, расставляет их, зажигает.
Д е в у ш к а. Я думала, ты уже разделся… Вот, все свечи собрала, какие есть!..
М у ж ч и н а. Отлично…
Пауза. Смотрят друг на друга. Мужчина снимает пиджак.
М у ж ч и н а. А выпить у вас есть?
Д е в у ш к а. Ой, у нас нету!..
М у ж ч и н а. Что же это за бордель без выпивки…
Девушка задумывается.
Д е в у ш к а. Сейчас, подожди минутку…
Девушка снова исчезает и через некоторое время возвращается с тёмной жидкостью в пластмассовой бутылке и двумя стаканами.
Д е в у ш к а. Вот, осталось немного…
М у ж ч и н а. А что это?
Д е в у ш к а. Домашнее вино.
М у ж ч и н а. Отлично…
Разливает вино по стаканам.
М у ж ч и н а. Ну давай… за тебя… Ты очень красивая… Как тебя зовут?
Д е в у ш к а. Меня?.. Диана!..
М у ж ч и н а. Богиня охоты!.. Главное это сама охота…
Он пьёт вино, Диана почти не притрагивается. Смотрят друг на друга. Диана отставляет стакан.
Д и а н а. А тебя как зовут?
М у ж ч и н а. Меня?.. Алексей… Лёша…
Д и а н а. Ну что приступим?
Л ё ш а. Да, да, конечно… Сейчас попьём вино… И приступим… Куда нам спешить?
Возвращает Диане стакан. Пьёт. Смотрят друг на друга.
Д и а н а. А, правда, что я похожа на одну старую французскую актрису?
Л ё ш а. Ну, на старую актрису ты будешь похожа ещё не скоро…
Д и а н а. Нет, ну, в смысле, она не старая… была… она в старых фильмах снималась.
Л ё ш а. Ну и на какую?
Д и а н а. Нет, ты сам посмотри!.. Правда?
Смотрит на Диану некоторое время.
Л ё ш а. Ну и на кого, что-то я не соображу…
Диана задумывается.
Д и а н а. Ну, может она и не французская, может она итальянка…
Снова смотрит на Диану некоторое время.
Л ё ш а. Сдаюсь! На кого?
Д и а н а. Ну, подумай ещё!.. У тебя три попытки!
Снова смотрит на Диану некоторое время.
Л ё ш а (неуверенно). На Клаудиу Кардинале?
Д и а н а. Нет!.. Первая попытка!..
Л ё ш а. Ну, правда, сдаюсь… На кого-то похожа – но не могу понять на кого…
Д и а н а. На Одри Хепберн! Знаешь, был такой фильм «Завтрак у Тиффани»? Вот на неё я и похожа…
Л ё ш а. Ты смотрела «Завтрак у Тиффани»?
Д и а н а. Смотрела!
Снова смотрит на Диану некоторое время. Отпивает вино.
Л ё ш а. Слушай и правда похожа… Как это я сразу не сообразил!
Д и а н а. Возьми меня за волосы…
Берет её за волосы.
Д и а н а. Хорошо… Вот так… Хорошо…
Затемнение.

Выходит конферансье.
К о н ф е р а н с ь е. Добрый вечер, дамы и господа! Я хочу поблагодарить Вас за то, что Вы пришли сегодня сюда, на наш концерт! Люди будут выходить сюда, разыгрывать какие-то сценки, говорить какие-то слова – и всё это сегодня только для Вас, для тех, кто пришёл к нам!.. Спасибо Вам! И в самом начале, в свой первый выход, я хотел бы рассказать Вам страшную сказку на ночь. Многие приехали сюда прямо с работы, у многих был тяжёлый день, многие из Вас так устали и нестерпимо хотят спать и видеть сны… И для того чтобы Вы, особенно те, которые из Вас мужчины, забыли про сон, я сейчас и расскажу добрую страшную сказку про любовь…
Итак, жили-были в одной деревне Марья-Дурнушка да Иван-Красавец.
Не знаю уж чем, да только приглянулась Марья-Дурнушка Ивану-Красавцу, и стал он с ней жить-поживать. Живут ладно. Ивану нравится, и Марья не надивуется, за что ей такое счастье привалило.
Да только через некоторое время задумалась Марья: я девка совсем никудышная, самая некрасивая на деревне, да и ума особенного Бог не дал, стало быть, недолго моему счастию жить  рано или поздно начнёт Иван-Красавец гулять, а потом и совсем уйдёт к какой другой девке!
И задумала Марья-Дурнушка покалечить Ивана-Красавца. И так состроила, что зашёл Иван-Красавец в сарай, о черпачок споткнулся, растянулся, уткнувшись лицом в пахучее сено, а сверху на него наконечник новый для косы упал и обе ноги оттяпал.
Вся деревня затужила, одна Марья тайком радуется, думает  ну, чаво, голубчик, без ног-то по бабам теперь много находишь?
Но недолго счастье её длилось. Через некоторое время она опять закручинилась пуще прежнего: без ног-то, без ног, а всё равно  Красавец! В общем, так она состроила, что упал Иван со своих костылей да на всё лицо шрам себе посадил.
Но просчиталась Марья-Дурнушка. Получилось вроде как ещё лучше прежнего. Лицо у Ивана мужественней стало и некая смазливость, до того присутствовавшая, исчезла напрочь. В общем, как говорится  шрам украшает мужчину, но не укрощает его! Так и видит Марья-Дурнушка, как девки на Ивана заглядываются да отнять хочут. А он ещё, антихрист, на гармонике играть выучился. Как сядет перед избой, костыли свои разложит да заиграет (а петь и до этого умел хорошо), так вся деревня собирается.
Ну и Марья, воспользовавшись тем, что Иван-Красавец как-то стёр себе, на гармонике играючи, руки в кровь, в тёмную ноченьку, когда ветер хуляет в степи да худит в проводах, ему в ранки грязи и подсыпала. И началась у Ивана гангрена, и местный колдун ему обе руки ампутировал да на ушко чего-то пошептал. А Марья радуется: ну, что, красавец, без рук, без ног, попробуй-ка теперь на бабу скок!
Иван же Красавец с горя такие стихи сердешные стал писать, хоть душа вон! Как из окошка загорлопанит:
Эх, гармонь моя!..
А кони, кони!
Вечером синим, вечером лунным,
Был я когда-то красивым и юным!
Но не жалею, не зову, не плачу!
Я за всё когда-то заплачу!
 вся деревня в слёзы!
Опять, значит, Марья-Дурнушка боится Ивана потерять: стихи, вид жалостливый (а русская баба кого жалеет, того и любит!) да речи зажигательные, а Марья лучше всех знает, как умеет Иван бабе сказать, да языком приятно сделать. Не выдержала Марья, и в одну из ночей отрезала Ивану язык. А люди подумали, что Иван с горя замолчал, мол, говорить ни с кем не хочет.
Так и сидел Иван целыми днями у окошка и молчал. А глаза большие-большие, печальные-печальные, и лицо столько всего выражает, что за одно это полюбить можно. А Марья знает, как Иван посмотреть может на бабу, всё равно что раздеть. Поняла Марья, что пока с глазами Иван, девки и такого возьмут, не погнушаются. И подговорила кошку свою верную, и та ночью Ивану глаза выцарапала вместе с остатками былой красоты.
Осталась у Ивана одна лишь мужская сила. Жаль было Марье расставаться с нею, да ничего не поделаешь, потому что сила у Ивана была могучая, и размерами вышла и стойкостью. А Марья понимала, что редкость это в наше время великая и девки за одно это Ивана себе заберут, и отрезала её безропотному Ивану.
И Марья-Дурнушка успокоилась. Думает, теперь уж никому Иван-Красавец не нужен!
А через некоторое время посмотрела на себя в зеркало, глядь: а я ничего стала! И действительно, как Марья-Дурнушка Ивана-Красавца чаво лишала, так сразу чуть-чуть хорошела. И, в конце концов, превратилась в красавицу неписаную и вышла замуж за Петра-Красавца.
А Иван затосковал по ней и к зиме умер.
В ночь после похорон снится Марье сон. В полночь приходит на кладбище к Ивановой могиле молодая монахиня из Макарьева монастыря, что на горе, выкапывает Ивана из земли, поцелуями да слезами омывает, телом бесстыжем о него трётся… Проснулась Марья вся мокрая. Тихо. Пётр слева, как камень застыл. Раньше такому сну она подивилась бы и всё, да только прошлой осенью купец Яков Смородинный привозил и всей деревне читал заморский журнал, где про таких людей, которые покойников любят, рассказывалось подробно.
Вышла Марья во двор. Ночь лунная была. И пошла в одной белой, развевающейся ночной рубашке на кладбище. Дошла до Ивановой могилы, выкопала его и сожгла. А пепел по оврагу, под горой, разметала.
Весной же весь овраг покрылся жёлто-сиреневыми цветами. И на Николу Майского пришёл из леса колдун и назвал эти цветы Иван-да-Марья. Собрал букет и сплёл из него венок. Принёс его Марье и надел на неё. И потекли по её лицу тёмно-вишнёвые капли. И сказал колдун, что если нарвать в ясную лунную ночь этих цветов в овраге и сделать из них вино, то сердце того, кто выпьет это вино, исполнится такой любовью, какую ни железом, ни злом не выжечь во веки веков.
Затемнение.

Темно и тихо. Тишину резко обрывает взрыв. Оглушительный шум боя. Выстрелы, крики, всполохи. Всё стихает так же неожиданно, как начинается. Двое солдат, Старый и Тело, оказываются в разных укрытиях. Друг друга не видят.
С т а р ы й. Отряд, по порядку номеров… Первый!
Т е л о. Старый, я здесь, здесь… Я живой, Старый!..
С т а р ы й. По порядку номеров!.. Первый!
Т е л о. Есть по порядку номеров! Второй!
Пауза.
С т а р ы й. По порядку номеров! Первый!..
Т е л о. Второй!
Пауза.
С т а р ы й. Ну чё, Тело… Страшно умирать?
Т е л о. Да ты чё, Старый, какое умирать, мы их ща с тобой всех положим… База рядом, сейчас подкрепление пришлют. Мы им ща хуй на жопу натянем…
С т а р ы й. Да, Тело, материться ты так и не научился…
Пауза.
С т а р ы й. Слушай, Тело, ты как вообще сюда попал? Такие же, как ты, сюда не попадают…
Т е л о. Да не знаю… Так вышло… как-то само собой… Я сам не понял…
С т а р ы й. Как вы живёте… Всё у вас «само собой», «так получилось»…
Т е л о. Да нет, Старый, я это… в военкомате стал Ельцина защищать, с врачом спорить, ну, там за демократию, за свободу, ну, всё такое… в общем, против коммунистов. У меня отец диссидентом был. Я коммунистов с детства не люблю… Я даже фильмы пытался смотреть и болеть за белых… Представляешь, смотрю «Неуловимых мстителей»… или «Служили два товарища»… и пытаюсь болеть за белых!.. Но только у меня не очень получалось… Ненадолго хватало… Ну вот меня врач послушал и говорит, ну, если ты такой идейный, иди тогда воюй, за Эльцина своего… Или слабо? Давай, я тебе годную напишу, а ты – добровольцем на войну во имя демократии и свободы!.. А то вы здесь все умные, а как до дела дойдёт – в кусты… Я говорю ему, так меня ж не возьмут. А он говорит, ну да – там всех берут… Особенно тех, кто по своей воле, ну, я короче тебе объясню, что да как…
С т а р ы й. То есть он тебя на слабо взял?
Т е л о. Ну типа того…
С т а р ы й. И ты здесь за Ельцина дрочишь?
Т е л о. Ну типа того…
С т а р ы й. Ну ты, Тело, мудак!..
Старый начинает ржать. Тело тоже.
С т а р ы й. Ладно, Тело, слушай меня… Умирать не страшно… Ну, страшно, конечно, мне вот тоже страшно, знаешь, как страшно… Но на самом деле страшно в плен попадать… Понимаешь?
Тело кивает.
С т а р ы й. Чего молчишь, понимаешь?
Т е л о. Да, Старый, понимаю! Ты извини, я здесь тебе киваю, даже не подумал, что ты меня не видишь!.. Представляешь, как дурак, лежу тебе киваю…
С т а р ы й. Тело, заткнись, пожалуйста!.. Послушай лучше… А то мне тяжеловато… Слушай… Они скоро здесь будут… Они нас в плен будут живыми брать… А в плен нельзя. Там тебе… хуй отрежут и в рот засунут. Ты его съешь и им ещё спасибо будешь говорить. Не надо в плен, Тело…
Т е л о. Старый… я это… чего-то не пойму…
С т а р ы й. Чего непонятного-то!.. Ты ж у нас интеллигент, книжки читал, фильмы смотрел… Нельзя в плен – и всё!..
Пауза.
С т а р ы й (изменившимся голосом). В 2010 году… Никита Михалков снимет фильм…
Т е л о. Ты чего, Старый… Мне страшно, ты чего там несёшь, Старый… Кончай!..
С т а р ы й. Ладно ничего… Забудь. Это я так, пошутить хотел… что там сцена будет, как один старлей раненый себе пулю пустит в лоб… Короче, прости меня, Тело… Ну, что дрочил вас там… И что сейчас не могу с тобой дольше… Я правда не могу… Короче, Тело, в плен нельзя… Я тебе приказываю… Нет, я тебя прошу… Делай как я, делай со мной, делай лучше меня… Давай, на счёт три…
Т е л о. Ты чего, Старый… это ж… грех…
С т а р ы й. Тело, тебя как зовут?
Т е л о. Женя…
С т а р ы й. Грех, Женя, всё вот это… А это не грех, просто выход их игры…
Т е л о. Но база же рядом…
С т а р ы й. Давай, давай, не думай ни о чём… или нет, думай о чём-нибудь приятном… О базе, которая рядом… Представляй, как нам на помощь приходят… Или девушку представляй… У тебя как девушку зовут?
Т е л о. Да у меня это, Старый… нет девушки…
С т а р ы й. Ну, баба-то хоть была?
Т е л о. Да баба была, конечно… У меня знаешь сколько баб было!.. Да только вспомнить некого…
С т а р ы й. Не говори, шалавы они все… Ну, в школе-то тебе кто-нибудь нравился?
Т е л о. Нравилась одна…
С т а р ы й. Вот её и вспоминай. Давай… Поехали…
Т е л о. Старый, а знаешь, кто сказал: «Поехали»?
С т а р ы й. Кто?
Т е л о. Гагарин. Когда в космос полетел…
С т а р ы й. Вот-вот, ты про космос думай… Про Гагарина… Про СССР… Как мы канадцев в хоккей уделывали… Про Ельцина своего… Давай… Раз…
Т е л о. «Один» надо говорить…
С т а р ы й. Ну, да… Один…
Т е л о. Подожди, Старый, а тебя как зовут-то?..
С т а р ы й. Юра… Два…
Т е л о. Как Гагарина, Старый, как Гагарина! А отчество как?
С т а р ы й. Сергеич… Два с половиной…
Т е л о. Не, отчество не сходится…
С т а р ы й. Два с ниточкой…
Т е л о. Подожди, подожди, Старый! Юра… а тебе сколько лет? Мы давно хотели спросить…
С т а р ы й. Двадцать три. Два с иголочкой… Ну, всё… Жендос, всё… Три!
Г о л о с м а м ы. Женя, быстро домой ужинать!
Т е л о (резко выскакивая из укрытия). Пацаны, всё, извините, мне домой пора!..
Бросает автомат. Бежит.
М а м а. Быстро мыть руки и за стол!.. Отец приехал. Только не кричи!
О т е ц. Давай, давай, быстрее за стол!
Отец разливает водку. На тарелках дымятся котлеты.
Т е л о. Пап, ты чего?.. Мне ж нельзя…
О т е ц. Да ладно, сегодня можно.
М а м а. Но только одну рюмку! И мне уж тогда тоже налей…
О т е ц. Я пью за тебя, сынок… Ты у меня такой большой вымахал… Совсем взрослый… Жаль я этого не застал… За всех вас… За нас… За жизнь…
Затемнение.

Выходит конферансье.
К о н ф е р а н с ь е. Смотришь какой-нибудь фильм, скажем, Вуди Аллена, «Эпоха радио» или «Манхэттен», и думаешь, а всё-таки жаль, что я не родился где-нибудь в Нью-Йорке. Такой прекрасный город, прекрасные улицы, дома, рестораны… Нью-Йорк никогда не спит, и огни этого большого, огромного, города манят тебя к себе, завораживают, закручивают в пучину какой-то другой, неведомой, но обязательно прекрасной жизни…
А посмотришь «Римские каникулы» или «Рим – открытый город» – там есть что посмотреть у старых итальянцев – и влюбляешься в Рим или в какой-нибудь другой итальянский город, где кафе прямо на улице, набиты добродушными ни чем не обременёнными праздными – от слова «праздник» – людьми. Немного пузатыми, и от того ещё более приятными, потому что у самого пузцо вполне оформлено… Женщины здесь черноволосы, чернобровы и чернооки, словно в суфийском раю. И тихо звучит музыка. Конечно же, Нино Роты. Доносится ниоткуда, прямо с неба. Вот как сейчас…
А Франсуа Трюффо, Марсель Карне или Рене Клер, так покажут Париж, что я с радостью записался бы в парижане. Поднялся бы на воздушном шаре под крыши города любви и в щёлку между занавесками в одном из окон подсмотрел бы френч канкан, не заплатив ни франка и опоздав на последний поезд метро…
В такие минуты нужно срочно поставить «Заставу Ильича». Чтобы снова влюбиться в Москву. Потому что это мировой город, самый лучший на земле, и жить в нём настоящее счастье. Ходить по этим улицам, по вылизанному июльским дождём или поливальными машинами асфальту, заходить в кафе, гулять где-нибудь в Замоскворечье, в этом старомосковском исчезающем Зазеркалье, где семьдесят лет назад родился мой отец… Вдоль набережной Яузы, неподалёку от дома, где раньше жил Костя Ларченко. А как хорошо здесь в марте, когда уже всё кругом пахнет новой весной… Собственно именно здесь однажды мартом и родилась для меня Москва как любимый город. Это как девочка, с которой ты рос с самого детства, а потом вдруг в один прекрасный день понимаешь, что это не просто девочка, с которой ты бегал, играл во что-то, а ты её любишь.
Есть тихие Обыденские переулки, прячущие от чужих глаз церковь Ильи Пророка… Красная Пресня… Музей кино, где столько всего пересмотрено. То место, конечно, где он был, а теперь сплыл – но мы-то с вами знаем, что корабль плывет, несмотря ни на что… Новодевичий и Новоспасский… Извилистая почти грузинская дорога, что идёт от «Таганской» к «Иллюзиону», мимо Афонского подворья… Около его стен я двадцать лет назад стоял в очереди, чтобы приложиться к деснице Иоанна Предтечи, а на мне по неразумию лет была футболка с битлами, и женщины в платках крестились, поглядывая на меня, а точнее на битлов на мне, и, грустно вздыхая, качали головами… Этот путь исхожен мной вверх и вниз, наяву и во снах, до зарубок на сердце.
Никто не подсчитает, сколько пройдено здесь километров, намотано кругов, напутано узлов и завязано узелков на память, выпито литров не самых благородных напитков в подворотнях и дворах далёкого безденежного безвременья, отпущено в церквях… И мне – нам, если вы понимаете о чём я – ещё осталось несколько переулков, пара мест, где притаилось немного той Москвы, того мирового города, самого лучшего на земле, родиться и жить в котором настоящее счастье.
Затемнение.

Лёша и Диана лежат на кровати. Диана курит. Лёша положил голову ей на живот.
Л ё ш а. Одри, ты была прекрасна… В «Римских каникулах»… Стивен был прав, когда пригласил тебя сыграть ангела… Ты и вправду была ангелом… Я бы отдал всё, чтобы провести с тобой каникулы… Не обязательно в Риме… Хоть в Караганде… Каникулы… Можно и зимние… Зимние даже лучше… Кругом белым-бело… А на тебе много одежды… И я каждый раз снимал бы её с тебя… Будто я скульптор и создаю тебя из необработанного куска одежды, отсекаю всё лишнее… Зимние каникулы… Десять дней… А потом умереть… Только Софи Марсо могла с тобой сравниться… Ну ещё, пожалуй, Софи Лорен… Хотя Ингрид Бергман тоже была ничего… Подожди, а как же Грета Гарбо, беззащитная Грета в «Безрадостном переулке» Пабста… Что это за вино?
Д и а н а. Нравится?
Л ё ш а. Очень, Одри, очень… И вкус какой-то… особенный… Терпкий…
Д и а н а. Это потому что домашнее…
Л ё ш а. Домашнее…
Д и а н а. Девчонка одна из Кишинёва привезла.
Л ё ш а. Кишинёв… Однажды в Кишинёве… Был вечер, какие бывают только в Бессарабии в конце лета… Мы сидели прямо на улице… во дворе отеля… Пили виски… Белоснежный накрытый стол… Живая музыка, мелодичный джаз… и потрясающе красивые и умные, исчезающие одна за другой, женщины… Мне тогда никто так и не дал… Их было столько, и никто не дал… Но вот оно… вино из Кишинёва!.. Настигло меня, нагнало… Одри, всё, чего мы только не захотим, обязательно сбудется… Не сегодня, так завтра… Не сейчас, так потом… Не в этой жизни, так в той…
Закрывает глаза и замирает. Лежит не двигаясь.
Д и а н а. Эй… Эй, что с тобой? (Трясёт его). Эй, ты чего?.. Эй ты… Здравствуй-приехали… Кончай уже!.. Ты чего?..
Трясёт сильнее. Затемнение.

Выходит конферансье.
К о н ф е р а н с ь е. Были в моём детстве такие два чехословацких гнома, Кржемелик и Вахмурка. Ох, и любил же я их!.. Мы с моим приятелем Юркой Харпуновым даже играли в них. Что я, мол, Кржемелик, а он – Вахмурка. Или, наоборот, не помню уже сейчас. Ну, и у нас там чего-нибудь происходит…
Я особенно почему-то запомнил один октябрьский вечер. Никого из ребят не было, и мы с Юркой как раз играли в этих самых гномов. Но игра чего-то не заладилась. Такой дурацкий возраст наступал. Наши старые добрые игры – мы из них уже выросли, а до новых ещё не доросли.
В тот вечер я впервые почувствовал сумерки. Особый свет, синий, тёмный, ветви деревьев на фоне неба, и что-то в душе такое… А вот что это было? Такое ощущение, будто беда какая-то случилась. А беды-то никакой и не было!
Потом мы решили писать продолжение их приключений. И что-то мы тогда даже написали… Я предложил, а Юрка мне очень серьёзно и со знанием дела сказал, что соавторство вещь сложная, у нас будут творческие разногласия. Прям так и сказал. И откуда он это взял? У него мама была медсестрой, папы не было…
А лет через пять Юрку убили. В Рождественскую ночь, недалеко от церкви в Коломенском… Я стоял в ней праздничную ночную службу, изнывал от жара свечей и людей. А его в это самое время где-то рядом убивали… долго и методично. Его и ещё одного парня, которого я не знал. Так и неизвестно, кто и за что. Наверное, ни за что.
Затемнение.

Д и а н а. Эй… Эй, что с тобой? (Трясёт его). Эй, ты чего?.. Эй ты… Здравствуй-приехали… Кончай уже!.. Ты чего?..
Трясёт сильнее. Затем подходит к двери и открывает её.
Д и а н а. Эй!.. Давайте скорей! Он отрубился…
В комнату быстро входят двоё мужчин, Стас и Тарас. Начинают шмонать Лёшины вещи.
Д и а н а. Кошелёк в пиджаке. Во внутреннем кармане.
Тарас достаёт бумажник. Из бумажника – пачку рыжих купюр. Бумажник кладёт обратно.
Т а р а с. Неплохо!..
Лёша сомнамбулически поднимается на кровати, открывает глаза.
Т а р а с. Я не понял? Ты же сказала, он отрубился? Ты чего, проверить нормально не можешь? Не ну чё за дела?..
Д и а н а. Да проверяла я!.. И вообще с такой дозы он должен был неделю проспать…
Л ё ш а. Вы кто?
Т а р а с. Кларк Гейбл, блядь!.. И этот… Марчелло… Мастрояни!..
С т а с. Сам ты, Марчелло, Тарас, а я не Марчелло!.. Я.. как его там… Грегори Пек, вот кто!..
Т а р а с. Кто?
С т а с. Грегори Пек…
Т а р а с. Какой ещё на хер Грегори Пек, Стас? Ты себя в зеркале видел?
С т а с. Не начинай, Тарас! Я хочу быть Грегори Пеком!.. Иначе я не играю!
Т а р а с. Хорошо, Стас, хорошо… Ты Грегори Пек, а я китайский лётчик Джао Да… Но объясни мне, объясни мне, Стас, почему именно Грегори Пек? Чем тебе Марчелло не угодил, чё рожей не вышел?
С т а с. Хорошо, Тарас, я объясню. Но только ты не кричи, а постарайся понять… Хорошо?
Т а р а с (играет желваками, ходит из стороны в сторону). Хорошо, хорошо…
С т а с. Нет, ну, ты успокойся, Тарас, сядь, послушай спокойно… Договорились?
Т а р а с (играет желваками, ходит из стороны в сторону). Договорились, договорились…
С т а с. Понимаешь, Тарас… Грегори Пек… он… целовал Одри Хепберн… Одри Хепберн! Эву Гарднер… Эву Гарднер!
Т а р а с. Так, не надо мне здесь Баден-Баден разводить! По делу говори!..
С т а с. Тарас, не перебивай!.. Ещё он целовал Ингрид Бергман… Ингрид Бергман!.. Понарошку, конечно, целовал, в кино. А может и в жизни, я не знаю…
Т а р а с. Марчелло тоже много кого целовал. Софи Лорен, например, Катрин Денёв…
С т а с. Подожди, Тарас, это ещё не всё… Я главного не сказал, а ты сразу мне выводы кидаешь!.. Грегори Пек умер в 87 лет… В 87 лет, Тарас!.. А Марчелло твой всего в 72… В 72!.. На 15 лет меньше, Тарас… На 15 лет!.. И потом Грегори Пек американец, а Мастрояни итальяшка… Макаронник, понимаешь?.. А я не хочу быть макаронником!.. Я не люблю макароны… Я тебе что, Макаревич?
Пауза.
Л ё ш а. Убедительно.
С т а с. Спасибо.
Т а р а с. Грегори Пек, чего ты стоишь, выруби его!..
Стас подходит и начинает бить Лёшу. Тарас в это время забирает оставшееся: мобильник, запонки, булавку для галстука.
Т а р а с. Ну хватит, хватит… Всё, отваливаем. (Диане). Часы сними, и выносим… тело. (Ржёт).
Диана снимает часы.
Д и а н а. Это… У него, походу, пульса нет…
Тарас подходит, проверяет. Стас и Диана тоже склоняются над Лёшей.
Т а р а с. Йошкар-Ола… Ты чего, Стас, я же сказал, выруби его!.. А ты чего сделал? Совсем что ли мозгов нет? Грегори Пек херов…
С т а с. Тарас, не кричи на меня… Я его всего… пару раз ударил… и то не сильно…
Затемнение.

Выходит конферансье.
К о н ф е р а н с ь е. Джордж, скорее всего, был латентным гомосексуалистом. Во всяком случае, есть такое мнение. Его латентный гомосексуализм, если он имел место быть на самом деле, несомненно, берёт истоки в раннем детстве Джорджа. В его отношениях с матерью и особенно с отцом. Это была непростая семья. С виду вполне благополучная. Похожая, как две капли воды, на множество других английских семей. Но внутри этой семьи, спрятанные от посторонних глаз, творились ужасные вещи. Мать Джорджа вовсе не была его матерью. Она вообще не была ни чьей матерью. Она не была даже женщиной. И девушкой тоже не была. А отец Джорджа не был его отцом. И ни чьим отцом не был тоже. И не был мужчиной вообще. Отец Джорджа был женщиной. Так же, как его мать была мужчиной!.. При этом мать Джорджа на самом деле была его отцом. А отец – матерью! Как же такое возможно, спросите вы? А вот как. В один, не могу сказать прекрасный, день, когда Джордж был ещё совсем малюткой, ему был год без недели… или неделя без года… в общем, совсем мало, его родители решили поменяться… ролями, если так можно выразиться. Поменялись. Пожили так какое-то время. Отец Джорджа мыл посуду, убирался, нянчил малыша, разговаривал часами тонким голоском с соседками по телефону. А в это время мать Джорджа, Перис, так её звали, Перис… она ходила на работу, пила после работы в пабе с друзьями пиво, смешивая с дешёвым виски, смотрела футбол, рыгала, хлопала по задницам, пока папа не видел, всё тех же соседок. Только хлопала. Ну, иногда мяла. Сами понимаете, природа не позволяла продвинуться дальше. Хотя спустя какое-то время мама Джорджа научилась, например, писать стоя. Ну, правда, папе всегда потом после этого, ну, после того, как мама пописает стоя, приходилось убираться в туалете. Но это мелочи. Главное, они поменялись, и им понравилось. А теперь представьте, что пережил девятилетний Джордж, когда, именно в этом возрасте, ему открылась ужасная тайна его семьи!.. Ведь он воспитывался в лучших английских традициях. Старая добрая Англия, Чарли Диккенс, служение идеалам, чопорность, топорность, английский чай, из Индии, туман, флот, большой Бен, королева мать… Это была непоправимая травма. Именно тогда у Джорджа, у ещё совсем не окрепшей личности, стал развиваться латентный гомосексуализм. А также бессимптомная вялопротекающая шизофрения, паразитирующие множественные персоналии и его фанатичная любовь к фильму Милоша Формана «Амадей». Однажды Джордж смотрел эту картину трое суток подряд, без перерывов на сон, еду, питьё и пустопорожние разговоры с другими людьми… Даже пописать ни разу не сходил. Отсюда же берёт истоки увлечение Джорджа индуизмом, которое со временем перерастёт в тотальный радикализм. Несомненно, что Джордж искал прибежища в религии. Прибежища от самого себя. И от того, что оставили ему в наследство родители. Он мечтал забыть себя в бесконечной медитации, затеряться в чтении мантр. Что ему, в конечном счёте, и удалось. Все попытки найти Джорджа не увенчались успехом. А подключены были очень серьёзные силы. Джордж испарился, как сквозь землю. Увы, на этом история Джорджа обрывается, так и не успев по-настоящему начаться…
Затемнение.

Моцарт заходит в кафе, где его уже сорок минут ждёт Сальери.
М о ц а р т. Здравствуй, брат Сальери!
С а л ь е р и. Здравствуй, брат Пушкин… Боже, что я говорю!.. Здравствуй, брат Моцарт!
М о ц а р т. Ты звал меня?
С а л ь е р и. Да… Хотел с тобой я выпить коньячку…
М о ц а р т. О! Спасибо… «Московский» – мой любимый!.. Я рад, что ты меня позвал… Я тут один мотивчик сочинил… Реквием… Сейчас…
Моцарт встаёт из-за столика и пинками выгоняет из-за чёрного рояля тапёра-таджика, намазанного гуталином.
М о ц а р т. Проваливай, скотина!.. Всю Москву заполонили, черножопые!
Играет. Сальери плачет.
М о ц а р т. Ну вот… И так далее… Хорошо?
С а л ь е р и. Это лучшее, что ты написал… Ты лучше Кафки!.. Что я говорю?!.. Ты…
М о ц а р т. Спасибо! И вот ещё… Помнишь, я говорил, что гений и злодейство две вещи несовместные?
С а л ь е р и. Помню! Но не был ли…
М о ц а р т. Так вот, я передумал.
С этими словами Моцарт достаёт револьвер и выстреливает Сальери в грудь. Сальери падает. Глаза его мутнеют.
С а л ь е р и. Сыграй мне… ре…
Моцарт снова прогоняет пинками гуталинового таджика, садится за рояль и играет ноту «ре».

Выходит конферансье. Некоторое время пристально смотрит на свои руки.
К о н ф е р а н с ь е. Я ничего не умею делать вот этими вот своими руками… Даже гвоздь не могу вбить, он у меня обязательно погнётся, а лампочка, если я её всё-таки вкручу, подозрительно быстро перегорит… Я не знаю английского, и никакого другого языка, кроме великого и могучего… Да и его, чего уж там, знаю плохо, часто говорю и пишу с ошибками, не правильно ставлю ударения… В постели я… Ну, это мы опустим… Я хожу к проституткам!.. Два раза в месяц, один раз после аванса, а другой – после зарплаты… Я не умею водить автомобиль… А так бы хотелось, ну, хотя бы раз в жизни промчаться по пустому, гладкому… горячему от солнца умирающего жаркого дня… асфальту… какого-нибудь… желательно американского шоссе… с жёлтыми разделительными полосами… на жемчужно-розовом Кадиллаке, типа того что Элвис подарил своей маме!.. (Орёт). Господи, ну, почему я такой урод?!
Выезжает картонный жёлтый Кадиллак. Конферансье смотрит на Кадиллак. Поднимает голову вверх.
К о н ф е р а н с ь е (с упрёком). Кадиллак – жёлтый!..
Тишина.
К о н ф е р а н с ь е. Ну, жёлтый, так жёлтый…
Нежно гладит Кадиллак.
К о н ф е р а н с ь е. Я ничего не умею… ничего не могу… ничего не знаю… Я умею только говорить… Поэтому я – конферансье… Кстати, а вы знаете, как называется конферансье в цирке? Шпрехшталмейстер! Тут важно не только знать, но ещё и уметь произносить. Шпрехшталмейстер!.. Хороший способ знакомиться с девушками, между прочим… (Шёпотом). А ещё я не умею плавать и боюсь воды. Хотя и вырос на брегах Москвы… Но на это хотя бы есть причина… Мой старший брат, Лёша, когда мне было три года… он утонул. Отец взял его и сестру в экспедицию. Лёша был очень рад и горд. Ему было тогда тринадцать лет. Ну то есть ему теперь навсегда тринадцать… Накануне ночью, в палатке, он кричал во сне: не топите меня. Днём они переплывали на лодке Оку. Мимо прошёл катер на полном ходу, и сильной волной от катера лодку перевернуло. А катер поплыл дальше, как ни в чём не бывало. Брат хорошо плавал. И его не стали спасать, видели, что он плывёт и с ним всё в порядке. Стали спасать тех, кто плавать не умел. Сестру мою и других. Их спасли. А брат почему-то утонул. Там ещё один мужчина утонул. Он плавать совсем не умел. Вроде как все потом посчитали, что он брата утащил с собой. Брат у меня такой был, он ни за что бы мимо не проплыл, стал бы помогать. Мужчину звали Валера, как и моего отца, ему двадцать три года было, ну то есть ему теперь навсегда двадцать три, и он был еврей. Хотя это тут ни при чём… Мой брат тоже был еврей. На четвертинку. В тот день маме позвонил какой-то полоумный человек и стал завывать в трубку, что её сын утонул. Мне три года было, но я помню, как мама, не дослушав, бросила трубку и испугалась, а я стал её успокаивать. На следующий день узналось, что всё это правда. Вот с тех пор я и боюсь воды. Сестра в то же лето научилась плавать. А я так и не научился. Она говорит, что Земфира в «П.М.М.Л» поёт про то, как люди тонут. Что там девушка утопила своего любимого или любимую. Не знаю, ей видней. Она видела, как потухает солнце, когда ты уходишь под воду.
Пауза.
К о н ф е р а н с ь е. Да, ну, и я… я, конечно, тоже умру, как и они все… как Иван да Марья, как те мальчики на войне, как мой друг Юрка, как Одри Хепберн и Грегори Пек, как Джордж, как мой брат Лёша, как Моцарт и Сальери… Ну не так, как они… По-своему… Ведь каждый умрёт той смертью, которую придумает сам… А какую бы смерть придумать для себя? Погибнуть на войне? Сгинуть в борделе?.. Утонуть в реке? Пасть от руки гения?.. Или сгореть от любви?.. Не знаю!.. А пока не знаю, ещё поживу… Поживу!.. И это всё пустяки… Главное, я не читал «Войну и мир» и сочинил всю эту хрень!..

Вдоль шоссе идёт девушка.

К о н ф е р а н с ь е. Сейчас я стану лет на десять, а, может, и на все двадцать… младше. Стану мальчиком, который когда-то наивно думал, что является мной. Грустным-грустным мальчиком… У меня станут очень грустные глаза, и я буду очень грустно говорить… (Включает в салоне медленную тихую музыку). И вот она, эта девушка, вы её узнали, она проститутка, только сейчас её будут звать не Диана, а её настоящим именем – Саша. И она будет добрая проститутка. Та была злая, а эта будет добрая… Старый принцип – злая и добрая проститутка… И она будет относиться ко мне, как к мальчику…

Садится в Кадиллак и останавливается около девушки.

М а л ь ч и к (грустно). Привет, цыплёнок!..
С а ш а. Тебе чего, малыш?
М а л ь ч и к. Мне тебя…
С а ш а. Ты это, мальчик… тут детям до шестнадцати…
М а л ь ч и к. На вид я мальчик, Александра, а в душе старик… Садись, пожалуйста.
Дверь Кадиллака распахивается, Саша в удивлении садится. Авто срывается с места.
С а ш а. Мальчик… а ты кто?
М а л ь ч и к. Я – дальнобойщик.
С а ш а. Какой же ты дальнобойщик?
М а л ь ч и к (вздыхает). Скоро узнаешь.
С а ш а. А откуда знаешь, как меня зовут?
М а л ь ч и к. Я знаю твоё имя, потому что давно искал тебя.
С а ш а. Меня?
Пауза.
С а ш а. Может, я сойду?
М а л ь ч и к. Уже поздно.
С а ш а. Что значит поздно?.. Останови машину, козёл!
М а л ь ч и к. Сейчас, сейчас… Сейчас…
С а ш а. Останови, кому сказала…
М а л ь ч и к. Сейчас… Сейчас начнётся… Ты лучше пристегнись…
С а ш а. Да что начнётся-то? Что вообще происходит!..
Мальчик берёт ремень и сам пристегивает Сашу.
С а ш а. Ну вот и всё, Саша… Началось…
Машина неожиданно подпрыгивает на ровном месте. Взлетает довольно высоко, производит в воздухе сальто-мортале и грузно, будто уходя под воду, опадает вниз. Саша визжит и зажмуривается. Затемнение.
Когда свет снова загорается, они уже вместо картонного Кадиллака трясутся в кабине большой картонной фуры, играет шансон, а мальчик стал лет на десять старше.
С а ш а. Блядь… Ой, извини…
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Да чего уж там… Блядь и есть… Ой, извини… В смысле нет слов…
Пауза.
С а ш а. Кто ты такой?
Небольшая пауза.
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Я – наследный принц.
С а ш а. Ничего не понимаю… То ты мальчик на жёлтом Кадиллаке, который говорит, что он дальнобойщик… То дальнобойщик, который называет себя наследным принцем…
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Да, очень легко запутаться… Я и сам порой не понимаю, кто я на самом деле. Когда-то я был наследным принцем прекрасной страны, где круглый год распускаются цветы и плодоносят деревья под плеск тихих волн…
С а ш а. Моря?
Актёр, который будет играть эту роль, должен обратить особое внимание на это место.
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Самого тёплого и нежного моря в мире…
С а ш а. Но что же произошло?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Я стал дальнобойщиком. Дальнобойщиком-оборотнем. Каждый вечер на закате я превращаюсь в дальнобойщика и гоню эту фуру до самого рассвета. А утром, обессиленный, под пенье птиц, снова становлюсь мальчиком на жёлтом Кадиллаке.
С а ш а. Но как такое возможно?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Я не знаю…
С а ш а. Но ведь должна же быть какая-то причина!..
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Наверное… Но она мне неизвестна. Это происходило как-то постепенно. Я ничего не замечал. Просто жил. Наслаждался своей наследной жизнью, юностью, красотой, талантом… Я пел лучше всех в нашей стране! Люди приходили из соседних земель послушать моё пение. А теперь если я запою, то начинают раньше времени вянуть цветы и уши. Очень легко узнать молодого человека, который хоть раз слышал моё пение. Его уши становятся сморщенными, как сушёные фрукты. Поэтому я не буду петь тебе песен, Саша. А ведь крутить баранку и петь, гораздо легче, чем крутить и не петь…
Бывший мальчик умолкает, то ли что-то вспоминая, то ли подбирая слова.
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Всё это исчезло однажды в не прекрасный день. Я оказался на дороге. Один. Ни моей страны, ни меня, меня прежнего, не оказалось рядом. И пошло, поехало… Извини меня за то, что сейчас скажу. Я проебал свою страну и проебал себя. И даже не заметил, как это произошло… Вот такая история, Саша.
Пауза.
С а ш а. Может быть, тебя кто-нибудь… сглазил?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Может быть… Я не знаю! Правда, не знаю…
Бывший мальчик снова умолкает. Саша неуверенно проводит рукой по его волосам. Он поворачивается и смотрит ей прямо в глаза.
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. И теперь только ты можешь мне помочь.
С а ш а (убирая руку). Я?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Ты. Единственное, что мне может помочь, что вернёт меня прежнего – это если ты сделаешь мне еловые.
С а ш а. Еловые что?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Просто еловые. Сделай мне еловые!..
С а ш а. Что же это такое? Что это значит – «сделать еловые»?
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Я не знаю!.. Я не знаю! Но ты – ты должна знать!..
С а ш а. Почему это я должна знать? Потому что я проститутка? Да всё, что я знаю – я знаю от вас, от таких извращенцев, как ты! Одному надо походить каблуками по спине, на другого пописать… Да откуда ж я знаю, что это такое эти сраные еловые и как их делают?!
Б ы в ш и й м а л ь ч и к. Нет-нет, не поэтому, Саша! Ты неправильно меня поняла… Не потому что ты проститутка. А потому что ты – женщина… Саша, сделай мне еловые! Пожалуйста!.. Это единственное, что может мне помочь… Я прошу тебя! Сделай мне еловые, и я увезу тебя на своём жёлтом Кадиллаке подальше от этих гнилых мест! В свою наследную страну, где круглый год распускаются цветы и плодоносят деревья под плеск тихих волн… По вечерам в моей стране под открытым небом, прямо на берегу, показывают фильмы. А все ночи напролёт танцуют и любят, засыпая лишь под утро, усталые и счастливые… Сделай мне еловые, Саша, умоляю тебя! Я так устал гнать эту долбаную фуру по этим самым хуёвым дорогам на свете… Каждый Божий день. От заката до рассвета… Не зная, куда и зачем, не зная, когда всё это кончится, не зная даже, что там, блядь, внутри!.. Сделай мне еловые, Саша! Сделай… Я прошу тебя!..

Свет постепенно меркнет. С неба медленно падают еловые лапы, засыпая фуру и превращая в еловый холм. Оттуда же – с неба – раздаётся до боли знакомый голос (то ли Оле Лукойе, то ли Сергея Соловьёва).

Г о л о с с н е б а. И не то что Саша очень захотела попасть в наследную страну, где круглый год распускаются цветы и плодоносят деревья под плеск тихих волн, по вечерам прямо на берегу под покровом небес показывают фильмы, а все ночи напролёт танцуют и любят друг друга, засыпая лишь под утро, усталые и счастливые, не то, что она сильно поверила и захотела туда, но ей стало очень жалко бывшего мальчика. Сильнее чем саму себя.
И тогда она сделала ему еловые. Потому что каждая женщина может сделать мужчине еловые. Но только один раз. И если очень этого захочет.