Евгений Сулес


--//--


   Лебёф

I

Она ждала. Её глаза, губы… Ноги сводила лёгкая судорога (предсмертная дрожь), как в первый раз (а было ей двадцать три) ноги тоже ждали.

Он провёл рукой по её щеке и очень просто сказал. Очень просто. Даже слишком. Не специально. Так… как всегда, не ведая.

– Хорошая ты девчушка. Я люблю женщин. И тебя люблю. Но ты же понимаешь, что я не останусь здесь. И тебя не увезу. Никуда. Никогда.

Он помолчал. И всё так же просто добавил:

– Я могу сделать, чтобы тебе было хорошо. Но потом… Потом будет больно.

Ну конечно. Конечно, всё было решено, ожидания дождались… И восходя с ней на пик Везувия, он всегда вспоминал тот плохой далёкий фильм, который смотрел одиннадцать раз, и ту девушку, милую, простую француженку с небом в глазах, каждый раз заставлявшую его плакать. Как лук. И тетива лука Господня натянута и стрела медная заточена, чтобы рассечь сердце твое серебряное любовию…

Через две недели он, конечно, уехал, всё так же чуть грустно улыбаясь.

I I

Фамилия его была Лебёф. Именно фамилия, а не кличка, как некоторые думали. Имя его я не знаю, потому что все так и звали его – Лебёф. И он сам представлялся – Лебёф. И по телефону звонил – алло, это Лебёф. Был ли он француз, я тоже не знаю. И никто не знает (потусторонние силы не в счёт). Фамилия досталась ему от матери (плюс некоторые черты характера, глубоко и близко друг к другу посаженные в темницу глазных дыр два зеркала души, два яблока… глазных, и неприязнь к пьяным женщинам), родившейся в немецком концлагере и рано умершей. О её родителях так ничего и не удалось выяснить.

Лену он встретил у одних знакомых супругов-художников. Она уже была известной актрисой. Лебёф видел её первый раз. Она сидела на противоположной от него стороне, чуть слева. Народу было немного. Рядом с ней сидел какой-то говорливый член и, махая руками, под свой же смех говорил, говорил, говорил… А она курила и спокойно скучала. Она была в меру полновата, слегка накрашена, были выведены зелёной тушью красивые карие глаза и подчёркнута вогнутость скул. Одета она была в изящное кремовое платье поверх загорелой кожи. В ней было что-то индейское. И Лебёфу предстал в клубах сигаретного дыма её далёкий предок: индейский шаман – колдун, умеющий обращаться в птицу. Она была старше его на пять лет. Родились они одного числа разных месяцев.

Лебёф любовался ею как пришёл. Был незаметен, невпопад отвечал и краснел, что всё вместе взятое и по отдельности было на него непохоже. Наконец, он уронил вилку, отправился за ней под стол, вылезая, ударился об него головой, услышав тишину, подумал, что все заняты им, совсем растерялся и, ни на кого не глядя, сказал:

– Я… прошу прощения за мою неловкость, но… – он посмотрел на неё, – вы сами виноваты, потому что я… вас полюбил.

Он встал и под дружное молчание ушёл.

I I I

Через две недели она позвонила ему сама.

– Вы мне звонить не собираетесь?

Он сразу понял, что это она. Ещё до того, как взял трубку.

– Я.

И он замолчал. Слова совершенно отказывались лезть в голову или лезли неразборчивой гурьбой. Но молчать было хорошо. И увидел Бог, что это хорошо… Лебёф так бы и молчал, наверное, и был бы доволен, но он не знал, довольна ли она, и потому ещё раз сказал своё бессмысленное:

– Я, – именно так, с точкой: «Я».

– Вы перешли на немецкий? Я сегодня вечером свободна, можете пригласить меня куда-нибудь.

– Куда?.. Куда вы хотите?

– Куда вы обычно приглашаете любимых женщин?

“В ресторан”, “В кино”, “В постель” – нужное подчеркнуть.

– В кино.

Он увидел, как она поморщилась.

– Только не в кино.

Бум! – ответ неверный, у вашей команды пятнадцать секунд.

– Пригласите меня в ресторан. Если у вас нет денег, не беспокойтесь…

– У меня есть.

Йё-ё-ха! – победный клич бедных индейцев. А, Лебёф! У, Лебёф! О, Лебёф! Неуязвимый Лебёф! Непобедимый Лебёф!.. Лебёф – врун. Бедный Лебёф. Лебёф…

И он, наконец, проснулся.

Он обзвонил всех – мёртвых и живых – в поисках денег и приличной одежды. Звоните и получите! Денег дал Миша Померанц, с которым Лебёф когда-то давно (в прошлой жизни) учился в театральном. Миша ныне играл роль преуспевающего бизнесмена и был единственным сокурсником, с кем Лебёф поддерживал отношения. Хотя была ещё Мишина жена Ольга, бывшая студентка Полева. Одежду же дала нелюбимая забытая любовница – одежду мужа, уехавшего далеко и надолго, шикарный костюм кремового цвета, как раз впору.

– Алло, Лёшка, это Лебёф, я сегодня не могу… Я не приду.

Трубка помолчала. И разразился гром:

– Ты что – совсем сдурел?! Тобой заинтересовались, возьмут или тебя, или Здорова. Но, скорее всего, именно тебя! Ты ждал пять лет. Пять лет! И тут сразу – главная роль… Ты хоть…

– Лёшка, прости, но ты не понимаешь. Я заболел.

– Чем?! Чем ты заболел, твою мать?

– Любовью.

IV

Это был его день. Он проснулся. У него всё получалось. Он был неотразим в кремовом костюме впору мужа нелюбимой забытой любовницы, уехавшем далеко и надолго. Ему всё удавалось. Шутки, разговор, ухаживания… Изящно, галантно, со вкусом. В меру, чуть-чуть, слегка… Вечер получился лёгкий и игристый, как шампанское. Это был их день.

Она много курила, мало ела и мало говорила. Наблюдала. Но несколько раз на её молчаливом непроницаемо-спокойном, как вода, лице проскользнула лёгкость оживления. И Лебёф, конечно, замечал эти блики, и они солнцем освещали его. Лебёф купался в этих бликах, купался в этом вечере, купался в ней.

Когда они вышли на улицу, на летний город уже навалилась летняя ночь. Но город не сдавался и мёртвым неоновым светом создавал подобие дня. Тут же подъехал автомобиль. Шофёр вышел и учтиво открыл дверь. Она – сзади. Он – спереди.

– Куда едем? – всё так же учтиво.

– Где ты живёшь?

Она улыбнулась этому первому нежному “ты”. И сказала адрес. Без паузы. Просто. Шофёр тоже улыбнулся и сделал кивок. Опять учтиво и понимающе.

Они молча поехали по ночному городу. Лебёф смотрел за окно на красивый пустынный город, заворожённый ночью. Двое в городе… Одни во всём мире… Никого нет, только ты да я… Ещё этот учтивый кучер, но он не в счёт – его нет, не существует, пропоёт петух, и он превратится в крота, его карета в тыкву, а принцесса снова станет Золушкой до следующей ночи. Но пока петух не поет, и город проплывает мимо, проносится, как кино. За окнами гуляет ветер и гонит их вперёд. Они плывут как в лодке… В Венеции… на Венере… по Лунной реке… в древней индейской пироге подплывают, сокрытые ночью, к стану врага. Он проникнет в спящий лагерь и зарежет петуха, совершит страшный обряд богине Кали, чтоб никогда не пришёл день, чтобы вечно длилась эта ночь. Ночь любви. Их ночь. И весь в крови вернётся к ней в объятья…

Волшебная ночь.

Машина плавно встала. Он расплатился с улыбчивым шофёром, и тот исчез в складках ночи. Они поднялись на второй этаж и остановились у её двери. Она с интересом смотрела на него, улыбаясь взглядом. Он поцеловал ей руку и быстро зашуршал белым офицером вниз по лестнице.

Он обошёл дом. Найти её балкон… Второй этаж… Должно получиться… Один из двух… А может спереди?.. Или всё-таки сзади?.. Люблю-то я сзади, тут и сад сокроет влюблённого скалолаза от любопытных глаз… О, звёзды мои, подайте знак!.. Джульетта, выгляни в окошко!..

И она выглянула. Не замечая его, она смотрела в ночь сквозь ночь, рисуя красным огоньком в руке узоры своих мыслей. И Лебёф увидел в этих узорах себя. Она докурила и скрылась, не зная, что Ромео здесь, мысли её подслушаны и балкон найден!

Лебёф полез. Деревья сада скрывали его от любопытных глаз. Решётка балкона на первом этаже, слева от её ряда, превратилась в лестницу под ловкими ногами его. За стеклом соседнего балкона на него уставилось удивлённое, ещё не успевшее разобрать, что к чему, лицо старушки в ночной рубашке. Райский сторож… Апостол Пётр… Лебёф быстро прижал указательный палец к носу. Видимо, в чужом шикарном костюме кремового цвета и с восторженным пальцем у носа он не очень походил на вора или маньяка убийцу из голливудского кошмара. Во всяком случае, старушка не решалась поднять шум и продолжала глазеть на молодого человека, повисшего рядом с её балконом. Молодой человек проворно полез в нагрудный карман, достал паспорт и протянул его старушке, судорожно тряся рукой. Старушка недоверчиво, но не менее проворно, раскрыла балконную дверцу, схватила паспорт и шмыгнула обратно. Далее последовал сравнительный анализ фото на паспорте с лицом Лебёфа, видимо, удовлетворивший старушку. Она опустила паспорт и снова уставилась на Лебёфа.

– Любовь, – прошептал он, как бы извиняясь.

Лицо старушки прояснилось, и она на миг отплыла на лодке памяти куда-то назад. Вернулась и строго приказала:

– Утром отдам.

Лебёф полез дальше. Он лез медленно и основательно, смотря прямо перед собой. Рука тщательно нащупывала, за что можно ухватиться, проверяла на прочность, и только тогда Лебёф подтягивался.

И вот он нащупал заветную планку её балкона! Сейчас он окажется там… Лебёф подтянулся и… встретился с ней лицом к лицу. Она с интересом смотрела ему в глаза, и на её молчаливом непроницаемо-спокойном, как вода, лице играли блики, которые Лебёф с таким сладостным и щемящим чувством уже наблюдал сегодня. Они смотрели друг на друга, пока она, медленно наклонившись, не коснулась его губ своими губами и кончиком влажного тёплого языка не проникла в его рот. И Лебёф упал. Она вначале испугалась и даже негромко вскрикнула, но когда Лебёф поднялся, то впервые услышал, как она смеётся.

– Через дверь… Хватит… – сквозь лёгкий смех.

Ромео в испачканном землёй чужом костюме кремового цвета быстро заковылял, огибая дом, к подъезду номер три.

V. Н Е У Л О В И М О Е

Они не вылезали из постели два дня, а после она уехала на очередные съёмки. Раза два в год она уезжала на съёмки.

Есть половые отношения, которые суть сношения, и язык не поворачивается назвать их “заниматься любовью”. Бывает, к счастью, и наоборот. Лебёф и Лена именно любили друг друга. Привыкший к разнообразию постельной акробатики, изобретательный Лебёф довольствовался внешним однообразием, потому что при нём присутствовало что-то неуловимое, чего Лебёф никогда прежде не знал. Нежность… Ради самой нежности… А не техническое приспособление скользкого казановы для удовлетворения женщин. И вся акробатика была не нужна. Он боялся спугнуть то неуловимое, что снизошло на него впервые.

Красивых женщин любвеобильный Лебёф продолжал замечать, но как-то задним числом, без прежнего пыла. Красивые женщины, как и постельная акробатика, были уже не нужны.

Лена говорила чуть больше, но всё равно любила больше молчать о чём-то, слушать Лебёфа и с интересом, к которому прибавился оттенок синей нежности, наблюдать за ним. Вода её лица из молчаливо-непроницаемой стала прозрачной и молчаливо-нежной, как молоко матери. В ней самой было что-то неуловимое.

Она никогда не говорила ему о своей любви. И только однажды, через неделю после одного из отъездов (опять, конечно, на съёмки) она прислала телеграмму с одним единственным: “Приезжай”. И не успел Лебёф сломать голову, на какие шиши, как явился представительный мужчина, выложил хватающую сумму и откланялся, не ответив ни на один вопрос. Лебёф никогда не брал у неё денег, но ехать было совершенно не на что. Он приехал. И она всю ночь целовала его всего – с волос самсоновых до пят ахиллесовых; а он чувствовал себя маленьким скукоженным зародышем во чреве матери… Ионой в чреве кита…

Она своих фильмов вообще никогда не смотрела, а он смотрел всегда в одиночестве, с выключенным звуком и перематывал сцены, где она плакала.

В кино они ходили вместе только один раз. Фильм был хоть и нашумевший, но хороший. О любви. И с Лебёфом тогда неожиданно случилась почти истерика. Как не крепился он, но проплакал всю вторую половину фильма, а под конец разрыдался до всхлипов, как мальчик, и продолжал плакать даже после смерти титров. Она дала ему свой платок. Ещё немного подождала и сказала:

– Ну, успокаивайся, хватит, – нежно.

Зимой, на Новый Год, она свозила его в Европу. Но о поездке он рассказывать не любил, отшучиваясь: всё меркнет перед Ней; Европа не исключение.

На её день рождения они отключили телефон и забрались в ванну, напустив туда вареных креветок, от которых вода стала чуть солёной, как море.

VI

Весной, где-то в конце апреля – начале мая, когда её не было в городе (на этот раз она уехала не на съёмки, а к родителям – впервые за последние три года), у него как раз были деньги, и он вызвал на дом двух проституток. Зачем? Не знаю. Он сам толком не знал. Её не было всего пять дней. Особого желания новой женщины в нём, вроде бы, не было. Скорее, это было похоже на эксперимент, тест на совместимость себя нынешнего со своей прошлой жизнью. Результат был ошеломляющий!

Лебёф по телефону с некоторыми подробностями объяснил, что ему нужно. Девушки приехали в сопровождении коротко стриженного здоровячка. Здоровячек, убедившись, что всё в порядке, забрал деньги и ушёл до срока. Лебёф сразу деловито и просто объяснил все особенности дела.

Принц Гамлет роздал роли и отдал указанья. Перед началом спектакля всем пить чай.

И вот звучит третий звонок, Павел Буре выходит один на один с вратарём, бросок… Го-о-о-о-о-о-о-о-о-ол!!! Занавес! – автор на сцену!

– Гул затих, я вышел на подмостки…

– Но играть на мне нельзя!..

– Спать или не спать?..

– Но что за сны в том смертном сне приснятся?..

Лебёф на первых же репликах оборвался, умолк и, помолчав, сказал:

– Девчонки, пойдёмте лучше пить чай.

Девушки, только что на два голоса постанывавшие, переглянулись и вдруг закатились. Лебёф посмотрел на них и тоже засмеялся. И под их дружный смех вавилонская башня Лебёфа, так и не выстрелив молоком в небо, медленно рушилась, как опускаются на землю осенние листья, жёлтые, красные, бесцветные…

VII

В июне Лена должна была быть совершенно свободна, но неожиданно уехала на фестиваль. Лебёф поплёлся в деревню и там, видимо, с расстройства, развлекался с подругой из прошлой жизни (той самой, что ждала в самом начале истории).

Они лежали на крохотной лужайке, затерявшейся в траве сказочных размеров. Лебёф встал потянуться после скучной любви и увидел идущую Лену. Он застыл и на фоне поля, уходящего в лес, и леса, уходящего в небо, смотрел на неё, как на текущую реку. Потом поздно спохватился и захотел провалиться сквозь траву, но Лена его уже заметила, улыбнулась и потекла вспять прямо к нему. Он упал на землю и взмолил голого призрака иссохшей жизни: «Я тебя умоляю… не вставай… я люблю её… я не знаю, зачем я всё это делаю… мне нужна только она… прошу тебя… прости»… Заклинаю – не выдай имя моё… И даже заплакал. И поцеловал. Ничего не ответила золотая рыбка…

Он встал и побежал к Лене. Она текла уже совсем близко. Они поцеловались. Он дрожал. Она внимательно посмотрела на него.

– Давай поваляемся… там, где ты валялся.

Он хотел что-то сказать, но не смог. Они вернулись. Призрак исчез.

Вечером Лена и призрак познакомились, посмотрев друг на друга, как умеют смотреть только женщины.

Лебёфа простили в последний раз.

VIII

В августе объявился Миша Померанц и предложил съездить на три дня в дом отдыха. Лебёфу захотелось увидеться. Лена была в Москве, сама ехать не захотела, но Лебёфа отпустила.

И они поехали втроём – Миша, его жена Ольга, бывшая студентка Полева, и Лебёф. Поехали на Мишиной машине, Лебёф и Ольга сзади, Миша спереди, спиной, редко посматривая на них в зеркало. Первую часть дороги проболтали. Миша с Ольгой много рассказывали о своей двухлетней Юноне. Потом ехали молча. Лебёф смотрел за окно. С двух сторон плотным кордоном шоссе охранял лес, зажженный золотом заката. Лес, лес, лес… Иногда на встречу неслись другие машины, другие судьбы.

И вот Лебёф, повернулся к Ольге, взглянул на неё, на прядь каштановых волос, сползающую змеёй по щеке, на приоткрытый фарфоровый ротик, глаза, смотрящие в лес, и вдруг больно понял, что любит именно её и всегда любил. Лебёф закашлял.

– Что с тобой, поперхнулся?

– Что-то вроде этого… прости…

Они приехали затемно. Разместились по номерам и решили выспаться. Лебёф надеялся, что к утру пройдёт, но не спал всю ночь, и к утру не прошло, а только усилилось. Вид у него был, наверное, не очень, и смотрели на него странно. Лебёф угрюмо и упрямо молчал и только всасывал Ольгу взглядами и мыслями. Миша пытался его оживить, но к обеду перестал. Становилось напряжённо скучно.

Под вечер Миша сказал, что пойдёт искать место для шашлыка.

– Я с тобой, – соскользнула Ольга.

– Побудь с Лебёфом, – опустив глаза.

И быстро ушёл.

Лебёф и Ольга остались вдвоём молчать.

– Лебёф, что с тобой? – наконец.

– Прости, я никак не могу… скрыть… всё это глупо… и неприятно… всё это подло… но… ты сама виновата… потому что я… я люблю тебя.

Вот это да!

– Лебёф…

– Я всегда любил тебя, – с пылом. – Будь моей женой, выходи за меня… Я не могу без тебя… я умру… Я буду любить Юнону как свою, – схватив руку. – Я мало получаю, но хватит на первое время… а там… Ты же его не любишь! – почти крича.

Ольга вырвалась и убежала.

Лебёф долго смотрел в направлении её побега. Дверь покачалась и успокоилась.

Чёрт!..

Лебёф заковылял к себе. Заперся и, не включая свет, повалился на кровать. Смотрел за окно на процесс проявления ночи на фотобумаге дня при красном свете заката – сквозь процесс. Мыслей не было.

В дверь осторожно постучали.

Черт!..

Противно было смотреть ему в глаза. Но Лебёф всё-таки открыл. На пороге стояла Ольга.

Всё затряслось…

Когда извержение вулкана закончилось, огненное пламя из глубин земных вырвалось наружу и затвердело, – закончилось всё. Чары спали, и чудовище превратилось в красивого принца с аленьким цветком в зубах… В темноте луной освещённой комнаты Лебёф увидел с собой чужую женщину, бывшую студентку Полеву.

Лебёф быстро оделся и побежал. Внизу было пусто и тихо. Вахтёр спал. Лебёф выбежал на улицу. На скамейке сидел Миша и курил, рядом с ним на кучу бычков оседал сигаретный прах. Пепел… Увидев Лебёфа, он сжался и повернулся в сторону. Лебёф хотел сказать: “Прости”, но получилось:

– Чёрт!..

Лебёф побежал дальше. До станции было далеко, сколько именно он не знал. Лебёф отдыхал пешком и снова бежал. Пошёл ливень. В сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь…

Через несколько часов он был на станции. Ему казалось, что он сам стал водой.

Электрички стояли – поломка, сами не ведаем, когда поедем… Машин рядом не было. Лебёф вбежал в первый подвернувшийся дом и стал стучать во все двери, жать на все звонки, бегая с этажа на этаж и разнося мокроту свою. Стучите и звоните… Мёртвый дом ожил. Послышались звуки, голоса, детский плач… Затрещали замки, несколько дверей открылось. Среди всюду оставленных мокрых следов, появлялись люди. Сверху, снизу, перед ним… В трусах, халатах, ночнушках… Недовольные, разбуженные, удивлённые…

– Ты что, охерел?!.

– Парень, случилось чего?!

– В Москву, – еле дыша. – Срочно… Любые деньги…

Милые сёстры…

– У тебя чего не все дома?!

– Умирает, кто что ли?!

– Да… Умирает… Я… Умираю…

И вспомнил Бог о Ное… Когда Лебёф ехал в стареньком задрипанном москвиче, ему казалось, что это самая лучшая машина на свете.

…и подняла ковчег; и он возвысился над землёй…

За стеклом ничего не было видно, кроме дождя. Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле…

Утром он был у её спящего дома. И выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему…

Лебёф вбежал к её двери. Позвонил. Протяжно и страстно… – Тишина. Ещё раз. Протяжно и страстно. – Шаги… Её голос:

– Кто там?

– Это я…

Дверь открылась, и он увидел е ё. Мокрый Лебёф, прислонясь к дверному косяку:

– Мне нечем платить за машину.

Он сбежал вниз и вернулся. И вышел Ной на землю…

– Что случилось?

– Захотелось тебя увидеть.

– И всё?

– Всё.

– Иди в ванну, я согрею чай и налью выпить… Куда ты?

– За полотенцем.

– Не ходи. Я принесу…

Но Лебёф уже вошёл в комнату. За столом сидел одетый мужчина и тихо отстукивал левой рукой какой-то ритм. Лебёф опустился на обнажённую постель. Мужчина посидел и ушёл.

Лебёф заплакал.

– Ну, успокаивайся… Хватит. Ты так совсем заболеешь, давай я тебя разотру.

Она раздела его, согревая поцелуями, наполненными теплом нежности. А Лебёф всё плакал и говорил: «Прости». И тогда, того неуловимого: возьмёшь в руку – растает, а не возьмёшь – убежит, было больше, чем когда-либо.

Он проснулся в сумерки. Её уже не было. Упорхнула, как сон. На столе – записка, как след пыльцы её крыльев с той стороны яви. Не ищи меня, Иван Царевич…

На опустевшей постели Лебёф нашёл пакетик от презерватива. С одной стороны пакетик блестел железом с двумя ярко-алыми сердцами, с другой был бледно-прозрачный, как вода, как смерть, с множеством бледно-белых сердец; сверху надорванный в пылу страсти, ещё хранящий след её зубов. Лебёф продел в него веревочку и повесил на шею.

Н Е Н У Ж Н Ы Й   Э П И Л О Г

Миша Померанц и Ольга продолжают жить вместе и о том дне стараются не вспоминать. У них чудная дочь.

Лена в тридцать семь лет умерла от неудачно сделанного кесарева сечения при первых родах. Убит ты будешь не прошедшим матерних ложесн…

Лебёф всё-таки сделал несколько вялых и неудачных попыток восстановить с ней отношения. Карьера его вскоре пошла в гору. Как он позже узнал, не без помощи Лены. Женился. Развёлся. Ещё раз женился. Когда он вспоминал тот далёкий дурной фильм, который смотрел одиннадцать раз, и ту девушку, милую простую француженку с небом в глазах, каждый раз заставлявшую его глаза плакать, он видел её с лицом Лены.

И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет.

Всех же дней Ноевых было девятьсот пятьдесят; и он умер.

К О Н Е Ц

25-28 июля 1998 года, Горка

Оставить сообщение